Каннские хроники. 2006–2016 - [40]

Д. Дондурей. Когда ты говоришь о стилизации, то в этом понятии скрывается заведомо уничижительный смысл. Это слово определяет нечто неглубокое, ненастоящее, неискреннее. Но огромное количество людей на фоне всей каннской программы восприняли тайскую картину как откровение, приводящее или подводящее к новым смыслам, горизонтам. Не как обманку, а как искренний призыв к размышлениям, к поиску новых духовных пространств. У критиков не было ощущения, что Вирасетакун обманщик. А исходя из того, что ты говоришь, получается, что он этакий фокусник.

Л. Карахан. Не буду оправдываться – я действительно так считаю. Что же касается стилизации, то, как писал Тынянов, она «близка пародии. И та, и другая живут двойною жизнью: за планом произведения стоит другой план, стилизуемый или пародируемый»^[9]. Но есть высокая вторичность стилизации, которую Тынянов усматривал в произведениях Достоевского, сопоставляя их с поэтикой Гоголя. Что же касается стилизации старых тайских фильмов в картине «Дядюшка Бунми…», то это, по-моему, совсем другая история.

Повторяю, лично к Вирасетакуну у меня нет никаких претензий. Он сделал то, что хотел, и вполне успешно. Дело вообще не в нем, а в принципе: копия уравнивается с оригиналом, занимает его место. Об этом – в фильме Киаростами, который, как может, пытается этому уравниванию противостоять, хотя, конечно же, понимает, что мир уже давно и прочно утвердил именно копию на месте оригинала.

Д. Дондурей. Особенно современную копию.

Л. Карахан. Теперь твой второй вопрос: о людях, которые восприняли «Дядюшку Бунми…» как картину, «открывающую горизонт», «приводящую», «подводящую» и т. п. Я с уважением отношусь ко всякому желанию что-то понять, открыть внутри себя, но при всем уважении к чужому мнению и священным принципам плюрализма дóлжно же все-таки иногда говорить о том, что король голый, а тень заняла не свое место?

Вот, к примеру, Дэвид Зивекинг прекрасно с такой задачей справляется. В одной из программ Московского фестиваля я посмотрел его документальный фильм «Дэвид хочет летать» – о Махариши Йоги. Популярно и очень остроумно режиссер рассказывает о том, как беглый буддистский монах, алчный и сластолюбивый, под вывеской «трансцендентальной медитации» сотворил огромную духовно-финансовую империю, в которую когда-то занесло участников ансамбля «Битлз», а теперь вот и Дэвида Линча.

Д. Дондурей. Я пытался оценочный компонент вытащить из твоих определений: ты «за» или «против»? Когда говоришь: «обманка», «стилизация»…

Л. Карахан. Я, безусловно, против того, чтобы людей морочили, и сожалею, когда люди сами обманываться рады, превращая рыночных йогов во властителей дум. А йоги – что? Они не виноваты. Они работают.

Д. Дондурей. Мы сейчас являемся свидетелями невероятного разведения кинематографа на кино как «фокус», как аттракцион (во всех его видах, смыслах, подходах – тут не только 3D, но и гигантское понижение интеллектуализма) и на своего рода гетто кино авторского (меньше аудитории, более сложный язык, требование специальной подготовленности). Почему большие фестивали ничего не берут из направления 3D? Документальное кино брали в конкурс, анимацию, «социалку» от Мура, чего только не брали…

И вдруг – огромное направление, которое сейчас занимает три четверти всей индустрии, первые места в рейтингах во всем мире, а они на это не обращают внимания… Не кажется ли вам, что Канны как будто защищают какие-то бастионы авторского кинематографа, на что-то закрывают глаза, делают вид, что фестивалю наплевать на коммерческое кино? Чем вы это объясняете: это его миссия такая – защищать высоколобых, «сложнокультурных» – или это его ошибка? Кроме того, идет гигантская по последствиям цифровая революция: будут стираться грани между профессией и дилетантством, типы контента, жанры, способ доставки из компьютера – все поменяется, а Канны сидят, как будто сейчас 1999 год. Нет у вас ощущения, что это осознанный концепт? Что они что-то важное таким образом защищают?

Кадр из фильма «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни» (реж. А. Вирасетакун; 2010)

А. Плахов. Все фестивали – своего рода цитадели авторского кино. Хотя Венеция более открыта новациям такого рода, более мобильна.

Д. Дондурей. Чувствительна – вот верное слово.

А. Плахов. Что касается Каннского фестиваля, то ему, безусловно, присущ некоторый благородный консерватизм. Что не так уж плохо. Потому что это действительно некая олимпийская высота, которая держит критерии и позволяет, как монахам из фильма «О людях и богах», условно говоря, защищать от варваров бастионы кинематографической цивилизации. Только, разумеется, нельзя в этом доходить до абсурда. Скажем, в прошлом году победил фильм Ханеке. «Белая лента» – это выдающееся произведение, но мы видим, что даже некоторые критики, наши коллеги, пожимают плечами, говорят: скука, смотреть невыносимо.

Д. Дондурей. Потому что они из другой кинореальности смотрят.

А. Плахов. Как написано в романе Михаила Идова «Кофемолка», человечество осталось в пятом классе. Инфантильное сознание поглотило массовую культуру и уже проникает в элитарную. Даже на Каннском фестивале – я согласен с тем, что сказал Лев, это интересная мысль. Я помню, что еще Жиль Жакоб в свое время говорил – по-моему, речь шла о фильме Абеля Феррары «Опасные игры» с Мадонной, – что он хочет внедрить в программу Каннского фестиваля «авторское коммерческое кино»: он выражал это именно такой парадоксальной формулой. Старик Жакоб был прав: именно по этой формуле сняты последние завоевавшие мир ленты братьев Коэн, открытых и запущенных на большую орбиту именно в Каннах в начале 1990-х годов.