Каннские хроники. 2006–2016 - [43]

Два таких фильма – это уже тенденция, которая, собственно, и доказывает правомерность западного отстранения от проклятого пространства, на котором свои со своими разобраться не могут. Какие уж тут «духовные искания».

Д. Дондурей. Можно сказать, что у них там – у русских – «не наши проблемы»?

Л. Карахан. Не наши, не европейские. По крайней мере, ответы на вопросы внутренней жизни Запад в России уже не ищет.

А. Плахов. Я не совсем с этим согласен. Понимаю, Лев, твою точку зрения, но мне кажется, что сильная художественная личность еще появится и смешает все карты. Тот же Лозница на самом деле открывает какой-то путь. Просто он появился, как всегда в России, неожиданно. Так появился Андрей Звягинцев семь лет назад – человек ниоткуда. Сейчас он один – единственный из России! – входит в рейтинг ста новых режиссеров, составленный фестивальными кураторами.

Короче говоря, все ждали кого-то из обоймы новых режиссеров российской «новой волны» – Алексея Попогребского, к примеру. А появился человек со стороны. Собственно, так и бывает чаще всего: найдешь там, где не ищешь. Но все равно то, что возникло, – это очень существенно, и мне кажется, что наша территория для мира не закрыта.

Закрытая банка и открытый космос. Канны-2011

Даниил Дондурей,

Лев Карахан,

Андрей Плахов

Д. Дондурей. Мы ценим Каннский фестиваль не только за работы лидеров мирового кино, за новые имена, открытия и шедевры – важно то, что называется словом «тенденции». И возникают они каждый год – помимо генерального директора Тьерри Фремо или благодаря ему, трудно сказать, но, безусловно, есть какая-то его роль, роль медиума, который представляет мировой общественности нечто очень важное. А нам остается это важное только увидеть и зафиксировать. В Каннах-2011 были прописаны несколько тенденций. Начну с темы философско-космологического масштаба, которая мне кажется очень важной. Это философия смерти, осмысление макромасштаба «жизнь – смерть» и всего, что с этой проблематикой связано. Это касается и непосредственно катастроф, как в фильме Ларса фон Триера «Меланхолия», и ухода из жизни, как в «Остановке на перегоне» Андреаса Дрезена, и «Древа жизни» Терренса Малика с его космологической преемственностью в прямом смысле слова. И конечно, джейлановских размышлений об онтологии происходящего сиюминутно. Этот мотив есть и в «Изыди, сатана» у Брюно Дюмона, в его высказывании о том, имеет ли право человек быть демиургом… Или ты просто ждешь решения своей судьбы, как это делает триеровская героиня Клер. У каждого свое видение, свои отмычки, мировоззрение, технологии. Но я обращаю внимание на главное – в этом году в Каннах был задан большой масштаб размышлений, собрано небывалое число одаренных людей, способных его отрефлексировать.

А. Плахов. Сопоставление масштабов человеческой жизни и смерти с жизнью и смертью планет, с величием и космизмом вселенского бытия действительно значимо для нынешнего Каннского фестиваля, вы правильно подметили. Практически каждый год в Каннах, даже если это не самый яркий год, просматривается некий внутренний сюжет, некий конфликт, противостояние, сшибка каких-то тенденций. Так, например, в 1990 году в «Искусстве кино» была напечатана наша беседа с Кириллом Разлоговым на тему «Неоварварство и неоакадемизм» – как два борющихся тренда десятилетия схлестнулись в Каннах^[10]. Тот год назвали «годом Линча»: неоварварство победило.

Кадр из фильма «Остановка на перегоне» (реж. А. Дрезен; 2011)

В 1999-м, на закате старого и на заре начинающегося века, новый реализм в лице Дарденнов и Дюмона победил постмодернистскую классику, представленную шедеврами Альмодовара и того же Линча.

В этом году тоже было внутреннее противостояние – сопротивление гуманизма экспансии нового насилия. Гуманизм, обтрепавшийся в непосильных битвах XX и XXI веков, чудом выжил и посылает нам месседж в виде последних фильмов братьев Дарденн и Каурисмяки. Не стои´т на месте и мегасюжет, связанный с новым насилием: в этом году оно было представлено такими крайними прогрессирующими формами, как, скажем, педофилия. Или фильмом Николаса Рефна «Драйв». И то, о чем вы только что говорили, – формирование планет, образование нашего мира или, наоборот, его распад на макроуровне – с этим сюжетом связано. На микроуровне это же происходит в человеческом социуме, в какой-то его ячейке, чаще всего в семье или в отдельной личности, в человеческой душе и в теле. Например, в таких фильмах, как австралийская «Спящая красавица», или австрийский «Михаэль», или британский «Что-то не так с Кевином», деградация и моральная катастрофа рассматриваются на примере единицы социума, отражающей большую катастрофу, как в капле воды. Напряженность внутренней агрессии, направленной на человека, доходила до такой степени, что эти фильмы даже физически трудно было смотреть. Первая часть фестиваля как раз и прошла под гнетом таких фильмов, вызывающих навязчиво тяжелое ощущение. Поскольку не было даже робкой попытки выхода из этой ситуации.

Фильмы Малика и Триера, не похожие во всем остальном, все-таки дают выход в более широкое пространство. Именно поэтому, нравятся они или нет, они стали неформальными лидерами конкурса.