Кандагарский излом - [18]

— Как зачем?! — воскликнули хором. — Выполнять интернациональный долг!

— A-а, ну, тогда проситесь к нам в гарнизон. Ребята бравые, в обиду не дадим, но боевое крещение обеспечим!

— Не слушайте Грека, девчата, — приложив руку к груди, заметил невесть откуда взявшийся лысоватый лейтенант. — От тоски умрете…

— Геннадьич! — рыкнул на него Георгий.

— К нам, к нам в батальон!..

— Какой батальон, Геннадьич? — возмутился десантник. — У тебя за месяц трех девчат «духи» сняли!

— А у вас продавщица есть и полевой медпункт!

Они так бурно спорили, куда нам лучше проситься, не замечая нашего присутствия, что у меня возникло чувство, будто нас разыгрывают как ценные призы в лотерею. Вика зачарованно смотрела на Георгия, и мне почудилось, что моя подруга влюбилась без ума и разума, только увидев у взлетной полосы красавца-старлея. Впрочем, не влюбиться было трудно — причем в любого, только ткни пальцем, зажмурив глаза. Шатены, брюнеты, блондины, на любой вкус ассортимент глаз, улыбок, комплекций. И все бравые, лихие, смелые, разговорчивые.

Нас чуть не заговорили до смерти. Чем ближе к пересылке, тем шире была толпа вокруг нас, и все старались что-то сказать, пошутить, вбить нам в голову заманчивые прелести службы именно в их бригаде, батальоне, гарнизоне.

Совершенно обессиленные, мы ввалились на пересылку и осели у стены на покореженных стульях.

— Мама… — то ли простонала, то ли просипела Викуся. Судя по ее обалдевшей физиономии, она очень жалела, что не поехала сюда раньше, а сдуру таранила КПП летного училища.

— Новенькие?! Документы! — потребовал седой мужчина, выросший перед нами. Подполковник был не один, рядом стояли еще двое — капитан, майор. Мы вскочили и, спешно вытащив документы, подали.

— Виктория Логинова? — взгляд подполковника оценивающе прошелся снизу вверх и обратно и, видно, нашел Вику годной. Меня тоже. — Олеся Казакова? — Я кивнула. Одутловатое лицо мужчины исказила гримаса, мало похожая на улыбку. И масляный взгляд шалого кота-перестарка мне очень не понравился.

— Где служить думаете, дочки? Мне в батальоне очень такие, как вы… смелые, юные нужны. Не обижу, — подмигнул.

Выглядело это странно и никак не шло его седым волосам, погонам и рожам сопровождающих, которые, щурясь, откровенно облизывали губы и протирали взглядами все наши выдающиеся достоинства. Вика и я окаменели, не зная, что ответить.

— Ладно, решим, — усмехнулся он, хлопнув по своей ладони нашими документами, отдал и пошел. За ним, то и дело оглядываясь на нас, шла его свита.

Мы опять осели на стулья и услышали смешок. В углу, в полумраке, на груде ранцев, сумок и мешков полулежала женщина и курила, пуская дым в потолок:

— Интернационалистки? — спросила хриплым, насмешливым голосом, заметив наши взгляды.

— Комсомолки.

— A-а, ну да, ну да… Дуры! — села, недобро уставившись на нас. — Сколько вам лет-то?

— А какое это имеет значение?

— Лет двадцать, двадцать два, — определила с ходу. — Трахаться-то умеете?

Мы обалдели. Вика пошла пятнами, я озадачилась.

— Слушайте внимательно, пока мой борт не пришел, так и быть, посвящу вас в главную задачу вашей службы. Вариантов три, и все зависит от того, зачем вы сюда прилетели. Если вправду защищать Апрельскую революцию, многострадальный афганский народ, то лучше следующим бортом домой. Здесь ваши идеалы никому не нужны — нужно тело. Влюбиться, замуж выйти — ответ тот же. Ну, а если заработать… тогда оставайтесь и учитесь шире раздвигать ноги. Начинайте прямо сейчас, скоро вами кадровики займутся. Будете выкаблучиваться — пошлют на отдаленную заставу. Там вас будут трахать всем составом, а потом убьют душманы, до кучи. Придут ночью и вырежут всех. Вот и весь ваш долг!

Она говорила зло и настолько назидательно, что мы невольно растерялись.

— Вас контузило? Списывают? — нашла я ответ ее злобе.

Женщина усмехнулась, легла обратно на мешки и ткнула в мою сторону пальцем:

— Тебе точно здесь делать нечего. Уезжай.

— Никуда я не уеду.

— Тогда за аморалку выкинут в Союз и будешь потом долго и нудно доказывать всем, что не золотая рыбка.

— Сумарокова, ты чего по ушам девчонкам ездишь!.. Ты мне здесь, давай, без агитаций! — угрожая, потряс пальцем женщине, появившийся прапорщик, суетливый, усатый. Нам рукой замахал: — Чего стоим? Вам что, персональное приглашение требуется? Давайте быстренько, быстренько, здесь вам не гражданка…

Мы послушно пошагали за ним, а он обернулся и опять потряс, теперь уже кулаком, женщине:

— У-у-у, с-с… Сумарокова.

— А что она сделала, почему ее в Союз? — несмело поинтересовалась Вика, когда мы отошли на достаточное расстояние, чтоб женщина не услышала вопроса.

— Буянила, пила, с солдатней якшалась, — махнул ладонью прапорщик. — Шалава. А вы, я смотрю… Комсомолки!

«Но буяним в случае хамства, как настоящие шалавы», — мысленно ответила я.

— Армии нужны комсомолки!.. Но больше женщины, чтоб… — прапорщик повел плечами, головой и что-то одному ему ведомое очертил рукой в воздухе, — тепло от вас было, понимание. Ну, вообще, чтоб не дуры, вон как Суморокова, а настоящие боевые подруги! А то служба у нас такая: сегодня живы, а завтра оно уже… Война! А как без ласки женской на войне, а? Звереют мужики, а вы ласково, нежненько выслушайте, помогите…