Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском - [15]

— Так уж и разглядят, — усомнился Михаил. — Чем я отличаюсь от любого фабричного рабочего?

Его собеседник усмехнулся добродушно:

— Одежду и обутки вы сменили, это точно, ну а по рукам враз признать можно… Кожа-то у вас на руках чистая и гладкая.

— Досадно, — сказал Михаил, — я-то надеялся, что сумею пройти в цех к бастующим.

— Да их никого и нету в цехе, — сказал рябоватый, — не пускают. А ежели вам надо повидать забастовщиков, так они собрались за углом в трактире. Вроде как чаю попить. Там сейчас весь стачечный комитет.

— Отведите, пожалуйста, меня к ним, — попросил Михаил, — уж не знаю, извините, как вас звать-величать?

— Евдоким, по батьке Петров, — ответил рябоватый.

— Пожалуйста, Евдоким Петрович, — еще раз повторил свою просьбу Михаил.

Евдоким Петрович какое-то время помешкал, как бы размышляя, можно ли уважить просьбу, потом решился.

— Идемте, Петр Петрович.

На высоком крылечке трактира под ярко размалеванной вывеской стояли двое, мирно покуривая. Но когда Михаил со своим спутником хотели пройти мимо них, рослый бородатый мужчина молча преградил им путь.

А товарищ его, совсем молоденький, безусый еще паренек, спросил Михаила:

— Кто таков?

— Свой, — ответил Евдоким Петрович.

Но, как видно, его ручательства было недостаточно.

— Кому свой, — сказал бородатый густым басом, — а нам, однако, видится, — чужой.

— Второй раз ты меня заподозрил, Иван Митрофанович, — сказал ему Михаил.

Этого картинного бородача он узнал сразу, хотя и видел его только однажды, и прошло с того дня года полтора, никак не меньше.

Когда связная центрального рабочего кружка — швея Наталья Григорьева привела его в первый раз на Большой Сампсоньевский в квартиру Хорькова и Майорова, там в числе прочих пришедших на занятие был и этот чернобородый. Михаил хорошо запомнил его, потому что именно этот бородач тогда допрашивал его с особым пристрастием. И в продолжение всей беседы, которую вел Михаил с рабочими, не раз ловил он па себе пристальный и недоверчивый взгляд чернобородого. И это было до того неприятно, что Михаил то и дело сбивался с мысли, и занятия в тот день прошли гораздо хуже, нежели обычно.

И только когда занятия уже окончились и Михаил перед уходом достал кошелек и, вытряхнув из него все, что там было — что-то около восьми рублей — передал деньги Хорькову и сказал, что надо к следующему воскресенью купить стол и чайную посуду, чтобы всегда стояла на столе и, в случае чего, собрание можно было выдать за обычное чаепитие, — только после этого чернобородый подошел к Михаилу, представился Иваном Митрофановичем и сказал:

— Теперь вижу, что понапрасну засомневался. Не обессудьте, что плохо подумал, — и, усмехнувшись в бороду, добавил: — Обжегся на молочке, дуешь и на водичку! Да и то сказать, Петр Петрович, не милуют нашего брата, за всякие такие вот беседы…

После этого разговорились по душам и расстались с Иваном Митрофановичем в самом добром расположении друг к другу.

Но Иван Митрофанович больше на занятиях не появлялся, — от Хорькова Михаил узнал, что у нового его знакомца возникли нелады с полицией и пришлось срочно уехать из Петербурга, и вот теперь лишь довелось снова встретиться.

Наверное, только по голосу и признал Михаила Иван Митрофанович.

— Ну скажи ты, — пророкотал он, — какая оказия! Вот уж, нежданно-негаданно, Петр Петрович! — и, схватив руку Михаила, крепко пожал ее.

— Правильно сообщили нам, Гаврюха, — сказал он, обращаясь к молоденькому своему товарищу, — это свой человек. Проходите, милости просим, Петр Петрович!

В трактире, как и положено, было дымно и шумно.

Но еще с порога Михаил заметил, что обстановка несколько отличается от обычной для таких заведений. Не было распивающих чаи бородачей-извозчиков, в зипунах, опоясанных цветными кушаками; не видно было ни одной студенческой фуражки. Все столы были заняты, но, судя по одежде, помещение заполнили рабочие-красильщики.

Потом уже Михаилу Объяснили, что, решив собраться именно здесь, стачечный комитет сказал хозяину заведения, что посторонних в трактир сегодня не будут пускать, но что в убытке хозяин не останется, потому что народу будет битком. Трактирщика строго предупредили, что полицию тревожить не надо, намекнув при этом, что трактир деревянный, и, в случае чего, может, неровен час, и сгореть начисто. А предупредив, кроме того, поставили на крыльцо и на задворках охрану, наказав ей до той поры, пока не разрешит стачечный комитет, никого из трактира и со двора не выпускать.

Петра Петровича провели к столу, где сидели члены стачечного комитета.

В середине этого главного стола сидел пожилой рабочий в кожаном картузе. Михаилу запомнились его живые глаза и скуластое лицо в седоватой бородке. Судя по тому, что к его словам прислушивались с особым вниманием, он и был председателем стачечного комитета. Иван Митрофанович подошел к нему и, склонившись, сказал ему что-то, после чего сразу же возвратился на свой пост на крыльце трактира.

— Присаживайтесь к нам, Петр Петрович, — сказал председатель стачечного комитета и, подвинувшись на лавке, освободил Михаилу место рядом с собой.

И сразу же продолжил прерванную появлением Михаила речь.