Каменный пояс, 1989 - [66]

— Останьтесь здесь, — сказал жене и притихшей вдруг, почувствовавшей общее напряжение, дочери.

Мать, к счастью, оказалась дома. Она не пыталась, как обычно, усадить его за чай. Догадалась: что-то произошло.

Он торопливо и сбивчиво начал рассказывать, как было то, чего быть не может. Снял рубашку, показал заросшую грудь и плечи.

Мать провела по плечу ладонью.

— И давно началось?

— С месяц назад. Сначала не так заметно было. Но с каждым днем все сильнее и сильнее, все больше и больше, быстрее и быстрее. Мне уже не хватает двухразового бритья.

— Может, что-то нервное было?

— Ну, нервничал, конечно. Тут эти выборы объявили. У старика тоже своих людей немало было. Кто кого выживет. Бегал, суетился, разговаривал. Конечно, нервничал.

— У отца так же было…

Мать села и опустила руки на колени.

— Как? — не понял он.

— Сначала и у него ни волосинки не росло. Это в тридцать седьмом году началось. Он тогда отделом в райкоме заведовал. Секретарь у них был, очень отца не любил. Отец тогда сильно нервничал. Потом кто-то написал донос, и того секретаря арестовали. А отец стал секретарем. Вот я почему так хорошо запомнила, когда у него началось. Сильно тогда нервничал. Боялся, что подумают о нем как-то не так…

— И долго это длилось?

— До самой смерти. Все десять лет. Под конец он стал волосатым, как обезьяна.

«А хвост у него не рос?» — почему-то вдруг со злой истеричностью захотелось ему спросить и тут же захотелось пощупать себя — не растет ли хвост.

Мать странно посмотрела на него, словно он произнес эти слова вслух. Но сказала другое:

— До самой смерти, до той  о с е н и…

— Он осенью разбился… Так какие же осенью скворечники?..

Он вышел от матери с еще большим беспокойством, чем пришел. Перед машиной остановился, чтоб не спеша сесть за руль. Посмотрел на дом, на деревья у подъезда. Выбрал самое большое. Мысленно подобрал на самом верху ветку, которая его выдержит. Такая нашлась. Длинная, пружинистая. Он представил себе, как забирается на дерево, хватается одной рукой за эту ветку и раскачивается, раскачивается, раскачивается…

И еще ему захотелось, чтобы это было на самом деле. И он не спешил открыть дверцу машины, не слышал, как зовет его жена, и не видел, как смотрит сквозь стекло с заднего сиденья дочь.

Анна Зинченко БОЙ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ Рассказы

Доктор приехал

Вместо заборов росла густая крапива, а под ноги стелилась трава-мурава.

Сергей, молодой врач «скорой помощи», шел по деревенской улице и удивлялся.

Только что машина «скорой» мчалась с предельной скоростью, прося сигналом, чтобы ей уступали дорогу. Сергей сидел рядом с водителем серьезный, сосредоточенный. До деревни домчались в считанные минуты. Но стоило Сергею перейти через речку по висячему мосту, возле которого остановилась машина, зайти в безлюдную улицу, как на него снизошла благодать. Да, да, именно так. Сколько раз ему встречалось в книгах это слово, а что оно значит — понял только сейчас, впустив эту благодать в самое сердце. Он шел по деревенской улице в белом халате, с белым чемоданчиком в руке.

Улица уже не была безлюдной, вслед ему смотрели встревоженные глаза. Молва о докторе умудрялась опережать его, и из каждого дома выходило по одному-два человека, выползали и старухи с березовыми палками-клюками, шамкали вслед: «Ли че ли, к Анатолью идет? К яму, к кому же ишшо?»

Анатолий Иванович Семянников жил на косогоре, в крайней от всей деревни и ближней к лесу избе. Весной его парализовало. Был он одинок, и за ним ухаживали всей деревней. Но когда пришла пора садить в огороде, гонять скот на пастбище, а потом начались ягоды, грибы, то Анатолий Иванович стал деревне немного в тягость. Упросили толстуху Фаину ухаживать за стариком, и та, выпросив, что изба после его смерти достанется ей, согласилась. Но Фаина была ленива, и усадьба пришла в запущение, Анатолий Иванович не стерпел и выгнал неудачливую сиделку.

К нему заходили все реже и реже. Сердобольнее всех оказалась Дуська-на-протезе, она притаскивалась к нему каждый вечер, приносила старику сваренное ею хлебово, но старик есть ее стряпню брезговал. Дуське-на-протезе был, однако, рад и досадовал, когда приспевала ей пора уходить.

— Че там в деревне про меня-то говорят? — спрашивал он все еще непослушным толстым языком.

— А! — махала Дуська. Ей за долгую неприютную жизнь доставалось от людской молвы, и она ограждала сейчас от нее старика Семянникова.

А говорили о нем вот как: ну что же, зажился на этом свете Анатолий-то, чем так мучиться и других мучить, уж лучше на тот свет отправиться. Кладбище-то всех упокоит, не в один час, а все там будем…

Дуська знала цену жизни. С тех пор, как ей оттяпали ногу и вставили протез, все ее силы шли на то, чтобы никому ни в чем не уступить. Начинался сенокос, и литовку первой точила Евдокия, хотя у нее и коровенки-то сроду не было. Поспевала в поле клубника — снова Евдокия всех опережала, бабы еще потягиваются, а она уж варенья наварила. И было ей непонятно и жалко, когда умирали люди. И Семянникова она жалела: тоже мытарь, в войну израненный, бабой своей битый. Сейчас, после ее смерти, только бы и пожить-то ему в спокое, так надо же было притче случиться — обезножил вот…