Каменные скрижали - [25]

— Ювелирные лавки. Смотри, — сжал Иштван руку девушки. Крестьянка в апельсинового цвета юбке в мелкую сборку и плотно прилегающей зеленой кофточке сняла шаль с вьющихся волос, обмотала ею голые руки и встала, подняв одну ногу на ступеньку, а подмастерье деликатно примерял тяжелый серебряный браслет на щиколотке. Ацетиленовая горелка сияла светлым пламенем. Искрились серебряные орнаменты. На лице женщины было написано восхищение, похоже, она давно мечтала о таком украшении. Облокотившийся о прилавок мастер, с пышной, почти женской грудью, покрикивал на мальчика, который разогрел серебряную заклепку и легкими ударами молотка закреплял браслет так, чтобы его нельзя было снять. Два усатых крестьянина, очень черных, в выгоревших на солнце расстегнутых, просторных одеждах, вынимали из красного платка монеты, выставляя металлические кружочки столбиком на прилавке, и уже в который раз пересчитывали их. Цепочки, ожерелья, пряжки, развешенные на проволоке, спускающейся с невидимого в полумраке потолка, медленно вращались, манили. Блеск пламени горелки рождал полные движения тени, отраженные огоньки, как капли, стекали по орнаментам.

— Какая она красивая, — шепнула Маргит. Толпа их окружила плотным полукольцом, сзади они чувствовали пахнущее пряностями дыхание людей. Крестьянка застеснялась, попыталась натянуть юбку на худую ногу, но ремесленник еще позванивал молоточком.

— Этого уже нельзя снять?

— Нет… Женщина будет хранителем сокровища, которое носит на себе. Если придет нужда, она вернется на эту же улицу, поставит на ступеньку ногу, мастер выбьет заклепки или перепилит браслет, бросит на весы и выдаст ей деньги. Но он заплатит ей не за орнамент, произведение искусства, а только за серебро. За вес, На этом он и зарабатывает.

Женщина смотрела на европейцев своими огромными прекрасными глазами, явно смущенная, крестьяне сбились со счета, один из них потирал большим пальцем кончик рябого носа. Ремесленник приподнял расплывшееся тело и тонким голосом кастрата пригласил иностранцев, чтобы они соблаговолили войти, посмотреть украшения. Он приподнял крышку инкрустированного сундучка и, словно крупу для птиц, бросил на прилавок полную горсть неоправленных камней.

— Может, зайдешь? Выберешь что-нибудь для себя? Предупреждаю, что тут ничего интересного нет. Настоящие сокровища он хранит внутри дома, показывает их только в присутствии подмастерьев, священнодействуя при этом, рассказывает, как он их приобрел, в чьих руках драгоценности были раньше и какое счастье приносят владельцам. Здесь, кроме стоимости камня, высоко ценится их волшебная сила.

Но Маргит уже шла по улочке, засмотревшись на высокого индийца с умащенной жиром черной гривой волос. На лбу у него был нарисован желто-белый знак трезубца. Он шагал безучастно, ни на кого не глядя. Толпа перед ним расступалась. Индиец был раздет, мускулистое тело отливало теплой бронзой, вышитый ракушками футляр плотно прикрывал его мужские достоинства, подчеркивая их, а не пряча.

Мужчина прошел мимо них, глядя в пространство, в красное небо, полное вечерних огней.

— Садху… Почитатель Вишну.

— Не понимаю…

— Святой. Мир для него — иллюзия, как для тебя сны. Он уже подготовил себя для вечности.

Маргит покачала головой, она была не в состоянии это понять, ее волосы отливали медью.

Маленькая девочка, несшая ребенка, посаженного верхом на бедре, встала у них на дороге, не сводя глаз с Маргит. Она ничего не просила, не обращала внимания на то, что толпа ее оттесняет к стене, только неотрывно смотрела, пораженная цветом волос, голубыми глазами и одеждой чужеземки.

Дорогу им преградила корова с дряблым, упавшим набок горбом. Верующие, намазав ладони суриком, оставляли следы своих пальцев на ее бледно-желтой спине. Коралловые бусы постукивали на сморщенной шее животного, перстень со стеклом, надетый на рог, искрился зеленым светом. Добродушной слюнявой мордой она влезла в корзинку торговца овощами и выщипывала морковку из пучка. Слабый, истощенный мужчина не крикнул, не рассердился и не ударил, а сложив ладони, пробовал уговорить ее, чтобы она отошла от него и направилась к другим лоткам.

Корова медленно жевала, казалось, задумчиво решала, куда пойти, морковка исчезала в темных губах, глаза ее были, как у индийцев, — черными и полными меланхолии. Неожиданно она расставила ноги, подняла хвост и обильно помочилась. Маргит с изумлением смотрела, как старая женщина в шафировом сари поймала струю в сложенные ладони и благоговейно промыла глаза сопровождающей ее девочке.

— Священная корова, — объяснял Тереи, — значит, во всем, что с ней связано, таится волшебная сила… Перед ними проплывала человеческая река, голова кружилась от пестрых тюрбанов, огненных шалей, обшитых золотом сари, прекрасных лиц, подкрашенных глаз и призывных взглядов.

— На тебя действует их красота, Терри? — спросила она. — Я себя чувствую здесь дурнушкой.

Он улыбнулся и, наклонившись, сказал ей на ухо:

— Таких глаз, как у тебя, нет ни у кого. Только на фоне этой толпы я по-настоящему увидел, как ты красива. Ты это хотела услышать?

— Ты немного меня утешил, — с шутливым облегчением вздохнула она и сразу же добавила торопливо, словно пораженная неожиданным открытием. — Ты заметил, сколько здесь больных глазными болезнями? Глаза подкрашенные, но гноящиеся, они прекрасны, но им грозит слепота.