Каменные часы - [67]

Вторая елка попалась густой и хрупкой. И Костя пожалел, что нашел ее не сразу и пришлось калечить твердое, как железо, бедное хвоей дерево.

Возвращаясь, сержант провалился с головой в старицу с ледяной водой и чуть не захлебнулся от неожиданности. Вода опалила и стиснула сердце, долгое мгновение не давала вздохнуть, тянула вниз, где уже ворочалось болото, ибо попавшаяся старица была его окном и источились ее стенки сероводородом.

Стрелок вынырнул, и спас его лапник, помог выбраться на кочку.

Уже засияли звезды в небе. Оно очистилось от черных сугробов, колодцев тьмы и перестало давить на землю многоэтажными тучами. Луна была недвижима. Стыла. Ветер, свистя, поднимался к ней и кружился вокруг с огромной скоростью. Потоки воздуха искрили. И возникала у луны корона, а к земле устремлялись вихри, захватывая по пути нарождавшийся снег.

У Кости не было сил снять мокрую одежду.

Он съежился и перестал дышать. Никто его не учил так делать, но без воздуха тело начало согреваться. Напряжение кровеносных сосудов росло, и надо было только выдержать, как можно дольше выдержать, и не дышать!

Оказывается, так быстрее можно было согреться, чем делая энергичные физические усилия. Сколько все-таки тепла отнимает у человека воздух!

Костя отжал одежду и быстро оделся, опять съежился, пережидая трясучую дрожь. Она утихла, затаилась и легонько покалывала сердце.

И снова надо было идти искать ель, и еще! собирать дрова, чтобы разжечь костер и обсушиться.

На этот раз ему почти сразу повезло, поблизости росло несколько елей, и он совсем согрелся, наломав огромный ворох веток. А вот нести их было невероятно трудно — держать все время руки над головой и опасаясь вновь угодить в старицы и торфяные провалы.

Ночь уже заметно посветлела, когда Костя вернулся к Дягилеву и уложил его на мягкую еловую постель, затем отыскал у командира спички и разложил небольшой костер.

В оранжевых космах пламени, припадавших к земле, змейками пробегали голубоватые огоньки. Эти крошечные молнии текли из еловых веток, как будто горели так их вены и с ними вместе живой сок многочисленных рук дерева.

Костя прилег рядом на лапник, закурил и смотрел в костер. От усталости закрывались глаза, тихо кружилась голова, не чувствовался уже ветер, холодом окатывавший спину. Засыпая, стрелок подумал, что в небе воевать значительно легче.

В войну тяжелее ходить по земле.

Вскоре костер погас, остыл, а к утру холодные угли покрылись инеем. Закурился туман от дыхания земли, прикрыл ее дымной завесой и с первыми лучами солнца стал потихоньку исчезать, расслаиваться и распадаться на клочья.

Костя проснулся и не смог сначала шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тело застыло и окаменело. Он с трудом сел и глухо, как в трубу, закашлялся.

Прямо перед ним, буквально метрах в десяти, простиралось болото. Идти дальше было некуда. Костя невольно поежился, кровь прилила к вискам, во рту ощутился привкус металла. Этот привкус, Костя помнил, всегда возникал, когда в мирной жизни простуда делала его беспомощным, валила с ног и нельзя было бороться с внутренним жаром.

Он облизал пересохшие, потрескавшиеся губы и почувствовал, как болят глаза и ломает суставы. Что ж, даром эта ночь для него не прошла. Угораздило искупаться в ледяной воде. И вот накатывается озноб, и зубы выколачивают лихорадочную дробь. Одежда все еще была волглой, тяжелой, пропиталась туманом.

Н-ну, отдохнул!

Костя встал на ноги, и его качнуло, земля ударила в плечо и опрокинула. Он даже не успел понять, что произошло, лежал и смотрел в серое небо, покрытое тонкими ледяными облаками.

Летной была погода, что и говорить. Только сил пока не хватало встать, чтобы почувствовать себя непринужденно в привычном пространстве. Костя снова поднялся и преодолел головокружение. Тогда все стало на место, и он бесстрастно увидел полную безысходность своего положения: бескрайнее болото, полумертвого командира, которого он не мог бросить ни при каких уже обстоятельствах, и это гибельное, прогнившее еще на рассвете утро…

Костя присел рядом с летчиком и пощупал его пульс. Запястье Дягилева было холодным, но кровь медленными, слабыми толчками отозвалась на прикосновение.

Сержант повеселел.

Должен же когда-нибудь человек прийти в себя! Он верил, что командир очнется и найдет выход. Тогда надо будет просто выполнить приказ. Это легче, чем быть совсем одному на войне, отрезанным от своих многими верстами и вражескими кордонами. Приказ спасает от одиночества и заставляет с удвоенной силой бороться за свою жизнь.

Лицо у летчика за ночь переменилось.

Исчезла меловая изморозь, черты его словно округлились, разгладились и ожили, пропала омертвляющая гранитная твердость, сумрачное, сосредоточенное выражение боли в сведенных на переносице бровях.

Костя подождал, когда командир придет в себя, терпеливо глядя в его спокойное, просветлевшее лицо, затем встал, собираясь разжечь огонь и вскипятить воду во фляге. И Дягилев открыл глаза.

— Наконец-то, — сказал Костя, забыв о своей простуде, ощущая себя здоровым и полным сил. Он склонился к летчику и помог ему сесть, говоря: — Вот и хорошо. Сейчас заварим чай из клюквы — и тронемся дальше.