Каменные часы - [103]

Разумеется, все понятно. Она сочувственно кивнула головой.

Наталья Ивановна извинилась и встала, чтобы попрощаться.

— Возможно, мне удастся узнать о вашем муже, — сказал Петраков. Он всеми силами желал помочь этой женщине и вспомнил о Жене Бузмакове, партизанском разведчике.

Наталья Ивановна оставила свой телефон.

Игнат Фомич, не любивший откладывать дела в долгий ящик, тут же написал письмо своему товарищу.

Неожиданный визит его взбудоражил, оживил, заставил напрочь забыть о медленном вхождении в обыденность.

Полковник пробовал читать, разгадывать кроссворды, смотреть в окно — великолепен был закат. Горело в малиновом огне низкое безоблачное небо. Нет, не получалось переключиться. Перед глазами все стояла Дягилева. Он видел ее смущенную и ласковую улыбку, чувствовал в своей руке ее жесткую, крепкую маленькую ладонь. На душе его был праздник. И он мог поклясться, что здоров, окончательно здоров.

17

Не раз Петраков в больнице думал о собаке.

Овчарка осталась в деревне без присмотра. В городе полковник жил не так давно, с тех пор, как вышел в отставку и уехал с Закавказья, где служил.

Родных Игната Фомича сильно выбила война, а кто остался жив, рассеялись по всей стране. Знакомых в городе у него не было. Соседей в доме он знал плохо. Не было нужды в соседях, которые все жили в отдельных квартирах наособицу.

Про деревню и говорить нечего.

Там полковник был дачником. Человеком залетным. Чужаком. Дика его боялись. Собака преградой встала между ним и людьми, и поэтому к нему не шли на огонек. И он ни с кем не говорил о своих планах, собирал медленно, чаще от случая к случаю материалы будущего музея — бродила исподволь такая мысль, иной раз даже охватывало ожидание громкого часа, когда можно будет собрать всю деревню и повести в избу Аграфены.

Гордость не мутила разум, но все же представлялось в воображении потрясение деревенских жителей тем, чего они наверняка не знали и просто не могли себе даже вообразить.

Да, такое иногда забредало на ум, когда он выходил из автобуса на остановке и к нему подбегал Дик, слушался его короткой хлесткой команды и люди косились на него. Огромный, могучий зверь подчинялся беспрекословно.

Полковник прекрасно помнил: отчуждение от людей новой деревни наступило с того веселого дня самого начала лета, именно в первые почти минуты его радости после постройки дачного домика. Тогда он из города привез с собой Дика, и в ту же ночь к нему в дом залез вор. Пес своей жестокой расправой возмутил всю деревню. Бесполезно было оправдываться. Говорили, мол, парень по пьяному делу просто схулиганил, залез за белилами и едва не стал инвалидом. Дескать: есть для наказания суд.

После этого полковника деревня не признала.

Петраков в больнице все заново переживал: так ли он поступил? Ведь избавься он от собаки, на следующий же день многое бы изменилось в отношении к нему на деревне и преграда между ним и людьми бы исчезла.

Возможно было поправить дело. Однако полковник не уступил, не застрелил Дика, не принес его в жертву для будущего согласия.

Рука не поднялась. И, наверное, поэтому сгоряча он поехал в город на птичий рынок отыскивать торговца щенками. Сам не знал, что скажет, но — обязательно злое, обидное, ибо настоящего волчонка он приобрел вместо породистой овчарки с богатой родословной.

Собачник, высокий, побитый жизнью мужчина с ледяными, бесстрастными глазами, как ни странно, признал его и первым поздоровался.

— Отличным вырос пес? — спросил он спокойно, словно нисколько не сомневался в обратном. Видимо, привык, что его благодарили и сами ему приносили щенков новых поколений.

Это сразу понял Петраков. Его злость рассеялась в одну минуту. Собачник знал свое дело и не считал пустым занятием. С таким серьезно можно было поговорить. Прекрасные щенки у него были и на этот раз. Другими глазами только смотрел уже на них полковник, хотя не мог не восхититься теми задатками, что обещали в будущем силу, грацию, стремительность. Пока в щенках никак не проглядывала заложенная в них родительской природой жестокость. Но Петракову она уже мнилась, мешала по достоинству оценить щенков.

— Волк у меня вырос, — сказал наконец Игнат Фомич.

— Да ну?! — удивился и заинтересовался собачник. — Совсем стал похож на волка? Вот уж не угадаешь, когда возьмет свое природа! Кого-нибудь потрепал ваш пес? Значит, потрепал… — Он не смутился, не взволновался, понимающе улыбнулся и, прищурившись, что-то быстро прикинув и оценив в голове, сказал: — Такое к возрасту у них проходит. Можете мне поверить. Больше с людьми поживет — и вся эта дурь с него сойдет. Я скажу, может быть, глупость, но собаки так сильно привыкают к хозяевам, что перенимают у них и характер.

Полковник скептически усмехнулся.

Общеизвестное его не устраивало. Выходит, Дик именно от него взял жестокость? Эту необъяснимую лютость? Что? Это скрыто у него в характере?

— Не верите? Думаете, чепуха? Мистика?

Зеваки, стоявшие вокруг них толпой, с настороженностью и любопытством воззрились на Игната Фомича. Слова собачника они поняли буквально. Досужие обыватели не сводили с полковника глаз, словно волк у него вырос потому, что сам он в душе был волком, и таким образом загубил прекрасную собаку.