Агриппино и Чуридду, облегчившись, принялись разбивать об пол старые кресла.
— Чего вы там шумите? — снова окликнул нас Чиччо. — Портреты спрятали?
— Погодите, дайте с крысами разделаться.
— Слушай, Агриппино, а для чего вы кресла крушите? — поинтересовался я.
— Как — для чего? Дрова на зиму заготавливаем.
— Ну скоро вы там? — торопил Чиччо.
Но мы не унимались: делая вид, будто воюем с крысами, подняли адский грохот и время от времени тоненько попискивали. Чиччо ощупью пробирался к нам, чертыхаясь на чем свет стоит.
— Погодите у меня, сукины дети!
Наконец мы — кто вприпрыжку, кто по перилам — спустились вниз. Только Чернявый и Нахалюга остались на чердаке.
Из гостиной доносились крики:
— Портрет дуче! Портрет дуче! Скорей несите его сюда!
Что там у них опять стряслось? — недоумевали мы.
— Эй, Чернявый! — крикнул я. — Слышишь? Неси обратно портрет!
Выглянул Чернявый с портретом под мышкой. В руке он сжимал нож.
— Во, видал? — Он показал мне изрезанный портрет: видок у дуче был не приведи господи.
В гостиной мы застали сержанта карабинеров: он рассказывал нашим совершенно ошалевшим фашистам, что контратака немцев увенчалась успехом и они якобы уже на подступах к Минео. Священник от этих новостей малость приободрился, а Пирипо, видно, пребывал в сомнениях и выглядел как ощипанная курица.
— Портрет надо снова повесить, — заключил толстый, веснушчатый сержант.
— О боже! — простонал Рачинедда, увидев, чтó сталось с дуче.
Мы едва удержались от смеха, хотя над нами нависла гроза. Один глаз у дуче был вырезан, но второй продолжал метать в нас смертоносные стрелы.
— Кто учинил это свинство? — вскинулся сержант.
— Крысы, — ответил Чернявый.
— Крысы?!
— Должно, крысы, — подтвердил, на наше счастье, Чиччо. — Их там на чердаке тьма-тьмущая. Надо бы кошек туда пустить.
Сержант встал на колени, так что его рожа почти сливалась с окривевшим дуче, и принялся с подозрением разглядывать дырку в портрете.
За дверью раздался шорох.
— Это что, тоже крысы? — гнусно скривился Рачинедда.
— Пора смываться, — шепнул я друзьям.
— Это Тури, — заявил Нахалюга и отпер дверь.
Тури явился в сопровождении Пузыря.
— Болваны! — крикнул нам Тури. — Чего вы тут застряли? Американцы уже в Нунциате. Вот, полюбуйтесь.
В руках у него был какой-то пакет. Сержант выхватил его и прочитал надпись.
— Боже правый, американские галеты! Это конец! Меня обманули!
Он бессильно опустился на диван.
— Что же теперь делать? — робко спросил Рачинедда.
— Что делать, что делать! Вешаться! — огрызнулся Коста. — Впрочем, они и сами нас повесят.
— Повесят?
— А то как же! Или вы не фашист? Причем не рядовой, а из начальников! — злорадствовал Коста.
— Что вы, дружище, какой же я начальник!
— Да один черт! Все равно американцы и антифашисты нас не помилуют.
— Но ведь я же мирный человек, мухи никогда не обидел.
— Повесят как пить дать. Рядом будем на площади висеть, — не унимался Коста.
— О, Святая Агриппина, мне дурно!
Рачинедда согнулся в три погибели, изо рта у него текла слюна.
— Воды! — завопил учитель Салеми. — Скорее стакан воды!
Священник выступил вперед.
— Спаси нас, господи, спаси и сохрани! — бормотал он. — Мне пора вернуться в лоно церкви, лишь там я обрету покой и спасение.
Неверной походкой он пошел к двери, отодвинул засов, и в комнату заструился свет серого полудня. За священником, ссутулясь, поплелся сержант, желтый от страха.
— Воды, дайте же ему воды! — твердил Салеми. — Вы что, оглохли?
— Всех на виселицу!
— Что ж вы меня бросили? — корил нас Тури. — Из-за вас такое представление пропустил!
Призывы Салеми становились все тише, перешли в утиное кряканье, и в конце концов он тоже трусливо выскользнул за дверь.
— Мужайтесь, вы — наша надежда! — сказал Маргароне, беря под руку долговязого Пирипо и волоча его к двери.
Мы проводили их громким улюлюканьем:
— Эй, Пипирипó, кукареку, куда же вы?
— Чтоб вам пусто было, пораженцы проклятые! — прохрипел Коста и хлопнул за собой дверью, обрезав луч скупого света.
— Ну вот, теперь мы здесь хозяева, — ухмыльнулся Чернявый.
— Что с этим-то делать будем? — спросил Тури, кивнув на валявшегося без чувств Рачинедду.
— У, гад! — злобно ощерился Нахалюга. — Хотел нас палкой отлупить за свою вонючую колбасу. Сейчас мы ему соли-то на хвост насыплем.
— Да ладно вам, грех над стариком измываться, — попытался усовестить нас Пузырь.
— А ты не вякай! — оборвал его я. — Тебя вообще тут не было.
— А ну-ка подайте сюда вон тот ящик, — распорядился Нахалюга.
— Не надо, ну зачем старого человека позорить? — вступился Чуридду.
— Заткнись, дурак!
Мы подхватили ящик — он был набит мусором и окурками, от него очень противно воняло — и приблизились к дивану, где в расстегнутой рубахе лежал Рачинедда.
— Ну давай! — приказал Нахалюга.
Мы начали посыпать его мусором; он ворочался, кашлял, стонал, не открывая глаз.
— Ну будет вам! — не вытерпел Карлик. — Колодец нашли.
Тури и Пузырь во все глаза смотрели на эту сцену, но принять участие наотрез отказались:
— Мы ни при чем, нам он ничего худого не сделал.
Наконец мы угомонились, а Рачинедда стал приходить в себя.
— Откуда этот запах? Неужто стреляют? — удивился он.
