Камень у моря - [8]

— На-надо мне в школу ссходить…

— Сходи, сходи.

Домашние взглядами провожали Маркушку и долго не шевелились.

— Отстала, кажется, хворь…

— Похоже, а заикается. Это его напугали в городе.

Вы не спрашивайте, что с ним было. Сам расскажет когданибудь.

Из школы Маркушка вернулся посвежевшим. Все заметили, что он подрос, стал строже, прислушивался к словам, будто вспоминая что-то, и в минуты волнения сразу не мог заговорить, — заикался и водил в воздухе рукой. Это пугало их, но он с. охотой пошел с Иваном на берег, радовался камешкам, под вечер помогал в саду и не бросал, как раньше, начатой работы на половине.

Иван уверил себя, что в школе Маркушку что-то взбодрило, и спросил его:

— Учитель говорил с тобою?

— Ага, и к себе во-водил, чаем с медом по-поил…

— Ну, расспрашивал?

— Ага, а я чай пи-пил…

Ивану казалось, что Маркушка что-то скрывает от него, и он решил сходить к учителю и пожурить его: вот, мол, чему ты научил нас. Собирался он в школу долго, да так учителя и не увидел.

Однажды Маркушка прибежал из школы в слезах:

— Не-ету уже у-учителя, увезли! Не-невиноватый он: за нас, говорят, ввзяли его. Жену из школы гонят, а ей не-некуда, и до-добра ее сохранить никто не берется.

С-стражник пу-пугает, чтоб не брали…

— Вот быдло! — вспыхнул Иван и пошел звать жену учителя жить к себе.

Та покачала головой:

— Нельзя мне к вам: подумают, между нами есть что-то.

И так говорят, будто мой муж вашими руками хотел царя и приближенных его переполошить. Ох, угонят его, не в первый раз подозревают.

— Как не в первый раз? — удивился Иван.

Жена учителя покосилась на окна и зашептала о тюрьмах, в каких сидел учитель, о царе, о богачах, о рабочих, о крестьянах. Иван слушал и будто погружался в Теплое море: плисовый мешочек, царь, царица, их испуг, допросы, — все преобразилось.

— Вон, значит, как, ну-ну, — забормотал он. — А раз так, куда мне перед тобой совесть девать, а? Ты только не брезгуй, мы от души, хоть и бедные, и ты к нам как следует должна…

Жена учителя морщила лоб, не понимая, чему улыбается Иван, и в страхе проводила его до двери. Он не заметил спрятавшегося за угол стражника, не заметил взглядов, какими провожали его из домов, и улыбался.

За равнинами, за горами, казалось ему, неведомые люди уже бьют и топчут то, что отняло у него детей. Он бодро крякал, затем остановился и озабоченно заспешил назад:

— Слышь, морока тут какая-то. Ты говоришь, твой муж против бар, а кто ж надоумил меня царице каменья дарить, а?

Глаза его были широкими. Жена учителя схватила его за рукав:

— Тише, подслушивают. Мужу Маркушка сказал, что у вас есть хорошие камешки, муж и пошутил. Он и не думал, что вы к сердцу примете его шутку. Вам он ведь намекал. Помните, он все посмеивался? А яснее говорить опасно было. Потом он чуть не плакал, трусом называл себя…

Иван смахнул со лба пот и вздохнул:

— Понимаю. Вот, значит, как. Давай, связывай, что схоронить надо, и айда к нам, не пропадет.

Бабка и Аграфена уложили узлы учителя в сундук, угощали его жену, дали ей денег и провожали в город.

Маркушка с жадностью разбирал книги и газеты учителя, но до темноты всех разобрать не успел, а утром к каменной плите подкатил фаэтон. С него спрыгнули стражник и два жандарма. Позванивая шпорами, они вошли в мазанку, порылись в вещах учителя, веревкой связали книги и газеты, приказали стражнику удалить всех и остались с Маркушкой:

— Ну, мальчик, расскажи, как учитель учил тебя и деда напугать всех при проезде его императорского величества? Да не бойся, учитель сюда больше не вернется. Ну, как он учил?

Маркушке представилось, как в городе его хлестали по щекам, запирали в темный чулан, по ночам скреблись и стены и, раскрыв дверь, спрашивали:

«Ну, скажешь, кто у вас бывал?»

Он съежился и сказал:

— Не-не-е учил он нас пу-пугать.

— Перекрестись, что не врешь. Так, а почему мешочек с камешками был черный?

— Та-такой бабка сшила.

— Сама сшила? Врешь? Учитель сказал, чтоб сшила черный! Завязку красную сделали, под кровь. Зачем врешь?

— Не-не вру я. Не вру! — гневно задребезжал голос Маркушки.

Иван похолодел во дворе и ринулся в сени:

— Ой, нету у вас совести! Вижу, что нету!

Стражник преградил ему дорогу, из мазанки в сени выбежал жандарм:

— Кто кричит?! Что-о, сопротивление?! Ну, заходи, заходи. Уйди, мальчишка! В чем дело?

— Никакого дела, а только срамно мне за вас. Мы чуть отходили мальчика, а вы опять с криком на него…

— Не выдумывай, ничего мы ему не сделали! Лучше говори правду Теперь можно не бояться учителя…

— Я никого не боюсь, у меня за плечами смерть стоит.

— Вот, а вертишься: показывал, будто у учителя был один раз, а теперь у тебя его вещи, книги, жена его была у тебя, твои провожали ее. Что это значит?

— А то, что безвинный он и мучится. Что ж я как, добра его сохранить не могу? Я темный, а совесть у меня есть.

Иван глядел жандармам в глаза и говорил неправду: он уже не был темным, он уже догадывался, что его и учителя запутывают во что-то страшное, и говорил о темноте, о совести.

— Говори правду, или мы угоним тебя на край света! Выложи правду…

— Правду? А вы б раньше показали мне мою кривду.

Где она?

— Знаем, где она, не хлопочи! Жалеть будешь, плакать будешь! Лучше сейчас скажи, что тебя учитель научил.