Камень у моря - [7]

Дверь молчала.

— Ради всех святых, а? У тебя ж у самого есть дети, а нету, так будут, а? Слышь? Живой, или нету его, а?

Одно слово скажи…

Стены были глухи.

IX

Под осень Ивана провели через двор к важному начальнику в мундире.

— Ну, пойдешь домой, — сказал тот. — Следовало бы тебя подальше убрать, но я верю в твое благоразумие.

Никому ни слова не говори, что с тобой было. Слышишь?

Иван убито махнул рукой:

— Слышу, чего уж там.

Начальник покраснел и вскочил:

— Ты рукой не маши! Я не шутки шучу! И смотри мне!

У меня уши хорошие, за меня камни слушают, я все услышу, а тогда уж не прогневайся: вместе со всем твоим племенем вышвырну. Иди!

В чулане, набитом пыльными бумагами, под ноги Ивану бросили кошелку с огрызками харчей и изъеденным мышами платком.

— А мешочек с каменьями где?

Солдат засмеялся и шепнул:

— Начальники женам да любовницам растащили. Старый дурак ты: у царицы брильянты, а ты с морскими камешками к ней. Идем…

На крыльце Иван услышал визг:

— Деда!

По ступенькам взбежал зеленый, на себя непохожий, Маркушка, прижался к Ивану и в дрожи повис на нем.

Солдат выпроводил их со двора. Ивана пугало, что Маркушка дрожит, держится за него и не плачет.

— Ничего, ничего, теперь домой, домой…

Маркушка будто ждал этих слов и заторопился:

— Скорее идем, скорее…

На рынке Иван променял кошелку на хлеб и помидоры, свернул на дорогу к горам и, когда город остался сзади, спросил:

— Тебя били?

— Нет, не знаю, — шепнул Маркушка.

— Что с тобой было?

— Ничего не знаю.

— Откуда тебя привели?

— Не знаю…

— Да ты что? Не велели правды говорить? Да?

— Ну да, стращали, грозили: все, говорят, услышим, если скажешь, и опять запрем.

— Во-о, и меня стращали. Бери, ешь…

Маркушка отстранил хлеб и толкнул Ивана в бок:

— Тес, вон идет какой-то.

За ними час за часом шел и насвистывал стражник.

Маркушка косился на него, облизывал шершавые губы, обливался потом, но отдыхать не хотел. Иван свел его с дороги и усадил на камень. Стражник на ходу как бы накололся на них глазами а тенге сел:

— Ну и жара.

— А ты, добрый человек, куда идешь?

— Я-далеко.

— А куда? Ты скажи правду…

— А ты что, поп или бог, что тебе правду надо говорить? Ишь, чего захотел-правды…

Маркушку трясла та самая лихорадка, которая обжигает все кровинки и которую можно только выплакать.

Место, где он даст волю слезам, было еще далеко. Там он наплачется, уснет на теплых руках матери, и вес, казалось ему, кончится. Он не ел, торопился, ночью разбудил Ивана и указал на спящего стражника:

— Идем, тес, пусть чорт спит.

Иван подчинился Маркушке, и стражник догнал их, когда из-за гор показалась мреющая крышами знакомая долина.

Маркушка отделился от Ивана и побежал. Иван с трудом доплелся до сада и в изнеможении вошел в мазанку. Маркушка пронзительно плакал и икающе лепетал о чем-то. Аграфена, бабка и Аниоим гладили его, хотели понять, о чем он лепечет, и набросились на Ивана:

— Чего вы там наделали? Нас обыскивали тут. Перерыли все…

Иван опустился на пол, но гнев подбросил его, усадил на табурет и опять подбросил. Все слушали его, не отрываясь от Маркушки, и цепенели:

— А за что?

Вместо ответа в мазанку вошла мутная тень, и бабка вскрикнула:

— Ой, смотрите!

Стражник лицом приник к окну, пошевелил усами и пошел прочь.

Х

По ночам Маркушка молил кого-то отпустить его, вскакивал, звал Ивана и вертелся по мазанке. Его поили водой и гладили по голове. Он засыпал, а по утрам оглядывал всех, выходил во двор, настороженно глядел за мазанку, за сарай и вновь ложился в постель. При виде еды он тряс головой и морщил желтое лицо.

Ивану опять стали слышаться голоса покойных детей: пришли будто они с работы, доят корову, убирают двор.

Бабка все путала, нудно молилась и ворчала на Ивана:

— Во-о, дождался, старый пень. Думал, это тебе так пройдет? Нет, бог-это тебе не я. Я терплю, а бог, он БОГ! как, он сразу карает. Жили бы где надо, так нет, — к морю понесло тебя…

Молчание Ивана распаляло ее, она втягивалась в жалобы, в едкие слова, и длилось это до тех пор, пока Маркушка однажды не вскочил на колени и визгливо, заикаясь не закричал на нее:

— Не-не ругай его, баб! Он не вииноват, ему голову про-про-ломили, топтали, взаперти держали. А в деревню мы с ним не-не поедем, не-не хотим. Иди, деда, ко-о-мне, ложись ту-ут.

Иван, заглатывая слезы, прижал его к себе, заснул и услышал: Маркушка перебирает его бороду и шепчет на ухо:

— Деда, сслышь? Сколько дней на море не были мы?

Там камней, не-небось, камней, сслышь?

— Камней? — открыл глаза Иван и, глянув на зарю в окне, внес в мазанку девять мешочков: — Вот тебе каменья, бери все, перебирай, играй…

— Не, не-не надо этих, — отстранил Маркушка мешочки. — Ты сходи за свежими, по-погляди там, как они.

По-пойди, я ждать буду… По-пойди…

Иван в дрожи спустился к морю, водой промыл полные слез глаза и пошел. Редкие камни будто ждали его, но страх тянул назад: не спроста Маркушка разбудил его и послал к морю. Во двор Иван входил настороженно, удивился стоявшей в мазанке тишине, в оторопи открыл дверь и просиял.

Маркушка ел кашу, бабка, Аграфена и Анисим глазами помогали ему. Отложив ложку, он потянулся к винограду, затем вышел с Иваном на плиту у ворот, оглядел принесенные им камешки и сказал: