Камень, храни - [6]

И умер. Иванов закрыл Бахорину глаза и ушёл, пошатываясь. Холодное солнце неспешно всходило по небосклону, от остывающих мёртвых тел поднимался парок. Тишину разбивал только грохот камней под ногами. Отойдя за скалы, Иванов прошёл вверх по течению, а потом вернулся к ручью. Переправился через него и приблизился к бараку с запада.

В тени Рогатого камня отыскалось хорошее укрытие. Поджав под себя промокшие ноги, Иванов лежал без движения. Подъехал ленд-лизовский «студебеккер», и Коломийцев выстрелом из винтовки подпалил барак, пока Евсеич с шофёром спешно вытаскивали из избушки десятника непонятные приборы и тяжёлые ящики, грузя их в машину. Чёрный столб дыма уходил ровно вверх. А потом вдруг потемнело. Иванов поднял голову — на него падало что-то огромное, непонятное. Не верь, не бойся, не проси, — шепнул внутренний голос, — не бойся. И страха не стало.

Отблёскивающая металлом летающая машина опустилась точнёхонько в золотой разрез, подмяв под себя бутару, раздавив её своей тяжестью как гигантского паука. И вот теперь внутри взорвался ужас, вынуждая бежать, кричать, спасаться… Но тело охватила внезапная слабость, Иванов уткнулся лицом в жёсткие стебли травы и беззвучно зарыдал.

Он приподнялся, когда услышал грохот камнепада. Рядом с шофёром Коломийцева стояли ещё с десяток незнакомых не-людей — даже издали они выглядели совсем чужими, чуждыми. «Наверное, не так просто замаскироваться под нас», — мелькнула мысль. И в этот момент Иванов понял, откуда идёт грохот. Коломийцев с помощью прибора, напоминавшего перевёрнутую вверх днищем лодочку, укреплённую на треноге, обрушивал склоны разреза на летательную машину. Камни стучали по металлу, звенели, грохотали, и понемногу их слой становился толще, пряча, скрывая от людских взоров инопланетный аппарат. В воздухе повисло облако пыли. Даже в неподвижном колымском воздухе оно рассеется за несколько часов, и после этого ничто не выдаст присутствия на Земле этих… Камень умеет хранить.

Грохот смолк, и чужаки по двое начали таскать трупы и бросать их поверх засыпанного диска. Когда закончили, Коломийцев навалил сверху ещё один слой камня. Потом они подожгли избушку Евсеича и уехали — кто в ЗИС-110, кто в кузове «студебеккера».

Иванов поднялся и, прижав ладони к вискам — голова ещё болела, — обошёл прииск. Ничего не осталось, ни одной вещи, которая могла бы помочь — ни еды, ни тёплых вещей. Тяжело вздохнул и подошёл к сожжённому бараку. Спал Иванов в тепле.

Странно было ощущать себя свободным. Непривычно. Болела голова, мокрые ноги мёрзли. В горле застрял горький комок — должно быть, от дыма, всё ещё курящегося над пожарищем. И глаза слезились по этой же причине. Или нет?

А завтра надо идти куда-то. Никто не знает, что выжил… На все четыре стороны…

Ночью озяб и, стуча зубами, перешёл на пожарище, оставшееся от избушки десятника. К утру Иванов всё равно замёрз, и не медлил, собираясь в путь.

В ручье отразилась чёрная звериная морда, но когда Иванов начал смывать сажу с лица, чище стал ненамного. От грязных разводов на коже избавиться не сумел, а за бороду и одежду и приниматься не стоило. Руки совсем замёрзли от ледяной воды, пришлось плюнуть на всё и уходить быстрым шагом, согреваясь на ходу.

Идти решил вдоль дороги — не приближаясь к ней, но и не отходя далеко. Целый день шёл по низкорослому лесу, питаясь собранными ягодами — кое-где попадались брусника, порой встречались кустики черники. Ночью, как ни старался уберечься, простудился. Нож хотя бы, не говоря уж о топоре — нарубил бы веток, чтобы не спать на голом камне. А так смог всего лишь наклонить пару деревцев, росших рядом, и прижать их тяжестью своего тела к земле. Утром надрывный кашель разрывал горло, лоб пылал жаром, а руки и ноги — наоборот, казались ледяными.

Второй день прошёл в каком-то тумане. Иванов вышел на дорогу, потому что боялся потерять направление, но и бредя по ней, порой терял уверенность, что движется в нужную сторону. Казалось, что возвращается, и вот-вот, за следующим поворотом, покажется Рогатый камень, прииск, Евсеич с берданкой сверкнёт очками, радостно смеясь, и выстрелит в упор. Зелёный луч прожжёт дырку во лбу, вспыхнут волосы, займётся голова, чёрный дым поднимется к небу, растворяясь в белесой вышине. А огонь будет перемещаться ниже и ниже, превращая в пепел всё тело, чтобы от Иванова не осталось ничего. А Коломийцев глухо скажет: «Они все умерли. Остались только мы». И снимет маску с лица, и окажется, что он — друг Гоша…

Ночью выпал снег. И стало легче — Иванов это понял, когда пытался сильнее сжать зубы, потому что от их стука боль в голове усиливалась. Сгорбившись, сжимая кулаки, он старался целиком уместить руки в рукавах бушлата. Поджав под себя ноги, сидящий Иванов время от времени забывался тяжёлым сном, просыпался, вставал и разминал ноги, потом садился в ту же позу. Хотя и не выспался, немного отдохнуть сумел.

К полудню третьего дня доплёлся до ворот вахты, на которых крупными буквами значилось: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Иванов сел на заснеженную землю, чёрный на белом, и стал терпеливо ждать, когда на него обратят внимание.