— Сгинь, нечиста сила, говорит, сгинь, кикимора, — а сама крестится и вся аж трясётся. Мало того сама напужалась, так и внуков переуродовала, дура старая. Как все трое заорут, и давай через кусты от меня ломиться.
— Баба Аня, ты после всего на себя в зеркало смотрелась? — давясь хохотом, спросил Сашка.
— А как же! Домой-то я пришла затемно, а когда свет зажгла и в зеркало взглянула, поняла, почему так Марфу в лесу-то проняло. Всё лицо от ягодного сока синее, а поверх кровь от раздавленных комаров, и волосы космами во все стороны торчат. Как есть кикимора.
Смех с новой силой грянул над станом.
Отдых длился недолго. Ушла Камарья, договорившись со Степаном, чтобы забрал её на обратном пути в деревню.
До вечера все были заняты работой. Зарод получился хороший, большой. Степан, когда вершил, только успевал поворачиваться, так разошлись его женщины во главе с Сашкой.
Солнце склонилось к закату, когда управились. Камарья уже сидела на лавке, поджидая всех.
— Чайку попьём и поедем, — предложила тётя, выкладывая на стол тарочки с молотой черёмухой, сметану и кулёк с карамельками. — Пододвигайся, Васильевна, — пригласила она старушку.
— Налей чашечку, чё-то я сегодня устала. Дома ещё корову подоить надо, — произнесла та, пересаживаясь поближе к угощению.
— А почему вы таким тяжёлым трудом одна занимаетесь? Сын не помогает, пьёт, наверное? — участливо спросила Ольга.
Над столом повисла мёртвая тишина. Надя со Степаном как-то виновато переглядывались, а Сашка, низко склонив голову, что-то колупал пальцем на столе.
Синие усталые глаза заглянули, казалось, в самую глубину души.
— Одна я, Оля. Нет у меня сыночка. На чужой войне его убили. Вместе со Стёпой призывались. Степана-то только ранило, живой вернулся. А мне Павлушу в цинковом гробу привезли. С тех пор одна.
Ольга растерянно глянула на дядю. Застарелое, задавленное горе плескалось сейчас в его глазах.
— Я не хотела, простите меня, — проговорила занемевшими губами.
— Ничего, внучка, время оно раны затягивает, — погладив её по голове мозолистой рукой, промолвила старушка. — Вы тут собирайтесь, а я потихоньку пойду. Догоните, подберёте.
Какая-то мигом съёжившаяся и постаревшая, она перекинула через плечо сапоги, рюкзак, косу и побрела по тропинке.
— Васильевна! — догнал её Сашка. — Вещи отдайте, я занесу, как приедем.
Она отдала парню вещи и пошагала в сторону посёлка.
Ольга сидела притихшая. Было стыдно. Обидела ни за что ни про что старого человека.
— Ольга, — окликнул её дядя, — я давно хотел тебе сказать.
— Степан! Ты же обещал! — Надежда умоляюще смотрела на мужа.
— Да до каких же пор молчать! — грохнув кулаком по столу, вскочил с лавки Степан. — Выросла, а отца родного пьяницей посчитала. Ольга, твой отец — мой друг, Павел Иванович Никифоров, — погиб смертью храбрых, а Анна Васильевна, его мать, — твоя родная бабушка, — проговорил, словно отрубил, дядя.
— Неправда, — прошептала она пересохшими губами. — А как же папа?
— Не слушай его, Оленька, — кинулась к ней тётя.
— Правда, Оля, всё правда, потому и не пускала тебя сюда Татьяна, боялась, что ты всё узнаешь, — ни на кого не глядя, с горечью произнёс Степан.
Ольга растерянно переводила синие, как у бабушки, глаза с одного на другого.
— Вот и погостила племяшка, — устало вздохнув, промолвила Надя. — Что же я теперь Татьяне скажу?
