Каллиграфия страсти - [36]

Его рассказ начался с места в карьер: «Итак, первой, кто держал в руках эти страницы, была женщина, дочь Жорж Санд. Баллада посвящена ей, при том что баронесса Ротшильд до последних дней Шопена была человеком, очень ему близким».

Я заметил, что он хорошо осведомлен о жизни Шопена. Он ответил, что обладание подобным документом обязывает знать все, что составляло его окружение, понять тот мир, который его породил; это напоминает желание знать все о прошлом своей возлюбленной: «Таким образом, Маэстро, я начал читать книги и письма, биографии и дневники. Ничего нельзя было упустить, и не только касающегося Шопена, но и Жорж Санд, Делакруа, Листа, Мицкевича, Юлиана Фонтаны и всех тех, кто окружал Шопена». И я догадался, почему Беллада так долго оставалась скрытой в ящике стола: она была попыткой прорыва к взаимоотношениям, которые многие расценили бы как предосудительные. Конечно, Шопен не был ни отцом Соланж, ни, в последние годы, любовником ее матери. Но Шопен отечески воспитывал Соланж с детских лет, и лишь потом, когда она выросла, стал проявлять признаки ревности и противиться ее браку с Клезенже. И причиной его разрыва с Жорж Санд была тоже Соланж.

«Итак, в первые месяцы 1849-го года Шопен решил изменить коду Баллады. Он довольно быстро осуществил свой замысел и, возможно, это было последнее из крупных произведений, которое он закончил. Ведь даже на письмо в пару страниц у него уходили все силы».

«Но из чего можно заключить, что это были первые месяцы 1849-го года, а не раньше? И как определить подлинность рукописи?»

«Минутку, Маэстро, не нужно спешить. Вы думаете, я находился бы здесь, будь рукопись поддельной?»

Я улыбнулся: «Нет ничего проще. Мир наводнен фальшивками».

«Моя к ним не относится, — отрезал русский, желая прервать препирательство. — Маэстро, я готов дискутировать с Вами любые вопросы, но не подлинность этого текста. Впрочем, Вы прекрасно знаете, что эта рукопись может существовать, и что некто ее даже играл в последние пятьдесят лет вместе с другими неизвестными партитурами».

«Франц Верт…» — пробормотал я.

«Не знаю, кто это был. Знаю, что некоторые советские пианисты могли скопировать и сыграть многие страницы "потаенной" музыки. О них Вы, вероятно, и не слыхали. Но Балладу — нет, ее играл только один человек».

Меня одолевало сомнение: почему эти страницы скрывали и никому не пришло в голову их опубликовать? Попытаюсь сложить воедино то, что поведал мне русский. Его слова совпадают с тем, что через несколько лет я услышал от амстердамского антиквара, специалиста по музыкальным рукописям. И выходит, что в первые годы XX века не было стремления публиковать все подряд. Мало кто хотел заниматься деталями музыкальных рукописей. Потом пришло время ревнивой моды: всем захотелось иметь что-то особенное, чего ни у кого нет и никто еще не играл.

Кто такой был Верт? Механическая пианола, вроде тех, что стояли у моего друга Джеймса. Робот-исполнитель, всегда готовый использовать свои руки как валик фонографа, всегда к услугам своих друзей-нацистов. Кто такие были пресловутые пианисты, о которых мне говорили? Ремесленники, нацеленные на что-нибудь редкостное и ценное, что можно сыграть и тем заслужить известные привилегии при режиме, который мог эти привилегии легко отобрать. Насколько мне известно, ни один из пианистов, способных прочесть этот вариант, никогда о нем не говорил. Но это все события недавние, а как можно объяснить, что до тех пор, пока рукопись не оказалась у Верта, она не попала в руки никому, кто мог бы ее сыграть? По мнению моего русского друга, перемена посвящения создала неудобства Соланж, которая была хорошо знакома с баронессой Ротшильд. Да и Жорж Санд, обозленная на дочь, могла заподозрить определенные отношения между ней и Шопеном, узнав о посвящении и измененном варианте партитуры.

Итак, до самой смерти Соланж в 1899 году эти страницы, по-видимому, оставались в ящике ее стола. В 1906 году вместе с книгами и несколькими письмами Шопена они попадают к скромному коллекционеру, который очень понемногу продавал и покупал и жил на улице Пигаль в сотне метров от одного из обиталищ Шопена. Здесь собрание, по всей видимости, было поделено, кому и как — до сих пор неясно. Книги обнаружились двадцатью годами позже в разных парижских антикварных каталогах. О письмах ничего не известно, кроме того, которое купил в Лондоне Бернар Гавоти и в котором говорится о злых духах, появляющихся из-под крышки рояля. Судьба остального — пока загадка.

«Дорогой Маэстро, вполне убедительно предположить, что в этих письмах заключалась правда об отношениях Шопена и Соланж. Но их нет, как нет и писем Шопена к Жорж Санд, которые она сожгла. Зачем? Биографы объясняют этот поступок ее эксцентричностью и резкими сменами настроения. Санд была настоящая фурия, а Шопен пребывал в состоянии подавленности и упадка (и не только в смысле здоровья)».

Что же было в этих письмах? Только ли простые свидетельства взаимоотношений? Или их написал совсем другой Шопен, не тот возвышенный романтический герой, к образу которого мы привыкли, а человек страдающий и глубоко противоречивый? Об этом можно судить по единственному письму, найденному Бернаром Гавоти. Содержало ли письмо еще что-нибудь, кроме сообщения о бреде? Русский полагал, что содержало. Но это могли быть и фантазии, сгущающие краски в истории рукописи.