Каллиграфия страсти - [30]

Сегодня я начинаю допускать, что Бог все-таки существует. На эту мысль меня натолкнули астрофизики. Они объяснили, что Вселенная звучит. Существует глубинный шум, который можно услышать и воспринять с помощью радиотелескопов. Раньше звезды «виднелись», теперь они еще и «слышатся». Мне, однако, трудно было привыкнуть к этому. Столько лет мои звезды и планеты двигались в мире без звука, как фигуры плоскостной геометрии без третьего измерения. И я сразу почувствовал себя равносторонним треугольником, который очутился в мире объемных фигур — многогранников, конусов, цилиндров, пирамид. Что же это за звук, глубинный рокот Вселенной, и какой музыкальный инструмент мог бы его воспроизвести? Конечно, не фортепиано, не арфа и не любой из струнных. Барабан, непрерывная барабанная дробь? И это не годилось. Помню, я остановился на чем-то вроде валторны или бас-саксофона. Всего одна нота, очень низкая, тяжеловесная, медленная, как масляное пятно, обволакивающее Вселенную, не растекаясь на рукава и ручейки, а постоянно сохраняя форму, как лавина в замедленной съемке. Таков для меня звук Вселенной, оправдание существования Бога. Ведь главное не в том, что Он создал планеты, звезды и человека, а в том, что Он, разумный и гениальный, постигнув бесконечность и населив ее, ощутил потребность дать ей в утешение звук. Хотя бы один, простой и примитивный, как одноклеточное существо, как звуковая амеба.

Какова же эта нота Бога? До, ре, ми-бемоль или фа-диез? И если это не одна нота и не шум, то, может быть, что-то более сложное? Трезвучие, септаккорд, пассаж, повторяющийся в бесконечности и ротирующий сам себя, как те круговые пентаграммы, что встречаются в современных партитурах? Они похожи на диски и не имеют ни начала, ни конца: их можно сыграть, начав с любой ноты. Тогда Вселенная имела бы свою тональность, вечную и постоянную, и, нащупав эту тональность, можно было бы войти в согласие с мирозданием. Меня разочаровала бы, например, Вселенная в до-мажоре, она была бы слишком определенной. А Вселенная в минорной, ночной тональности — слишком печальной. Может, лучше всего Вселенная звучала бы как аккорд. Я предпочел бы увеличенное трезвучие, составленное из очень простых нот: до, ми, соль-диез. Верхний звук, соль-диез, раскрывает аккорд, посылая его в бесконечность и вызывая ощущение углубляющейся Вселенной.

Я пробую сыграть этот аккорд на фортепиано в центральной октаве: до, ми, соль-диез. Потом снова играю, облегчив прикосновение пальцев к клавишам: до и ми держу на месте, а пятым пальцем сначала играю соль-диез, а потом перехожу на соль-бекар. И вслушиваюсь в различие между увеличенным и натуральным до-мажором: всего полутон, небольшое смещение частот — и все меняется. Моя Вселенная то открывается, то закрывается, я перехожу от системы Птолемея к системе Коперника, от небес древних греков и римлян к моим небесам, от их мира, солнечного и цельного, к моему — зыбкому, беспокойному, собранному из цитат Спинозы и Ницше. Какая огромная сила таится в крошечном полутоне, в легком различии колебаний! На клавиатуре соль натуральное — клавиша белая, соль-диез — клавиша черная; они точно отражают контраст двух миров, проносящихся передо мной в эту минуту.

Человеческая мысль уже связывала музыкальные звуки и их свойства с планетами. Уже будучи взрослым, я прочел «De occulta philosophia» Корнелия Агриппы. Ее первое издание я нашел у одного из венских антикваров после войны, и меня поразили любопытные замечания о музыке:

«Сатурн имеет звуки хриплые и печальные, тяжелые и медленные, словно слепленные друг с другом. Марс имеет звуки грубые и резкие, грозные и решительные, будто отмеченные гневом. Луна имеет звуки средние между означенными планетами. Этим трем планетам свойственно более обладать голосами и звуками, нежели созвучиями. По созвучиям же, напротив, различают Юпитер, Солнце, Венеру и Меркурий. Юпитер имеет созвучия устойчивые и яркие, мягкие, веселые и приятные. Солнце имеет созвучия, исполненные достоинства, сильные и чистые, сладостные и изящные. Венера имеет созвучия мягкие, сладострастные, концентрически расходящиеся. Меркурий имеет созвучия многократные, веселые и приятные своею живостью».

Я всегда искал согласия между планетами и музыкой, между моей собственной Вселенной и Вселенной, лежащей вне меня. Драгоценную книгу Агриппы я открыл для себя поздно, когда многие метания юности считал уже преодоленными. Садясь за фортепиано, я всегда спрашивал себя, может ли великая музыка изменять порядок мироздания и формы, которые были приданы ему Мастером? Могу ли я влиять на шумы Вселенной? Что это за сладострастные созвучия? Вдруг мне удастся отыскать созвучия приятные и веселые? Ведь моцартовское соль-мажорное трезвучие определенно звучит с живостью, а доминантсепт-аккорд до-диез минора явно исполнен достоинства. В какой-то момент я испытал искушение отложить Агриппу и пойти дальше, найти недостающие отношения и аналогии, перенести окружающий мир в самую суть музыки. Но вынужден был сдаться и оставить музыку вне мира и его аналогий. Как пишет Шопенгауэр, «музыка никогда не ассимилируется с материей». Планеты будут и дальше вращаться без моих аккордов, до-диез миноров и соль-мажоров, а точнее — вне музыки, которую я выбирал, чтобы получить свою модель мира.