Калинова яма - [74]

— Ничего. Все, что я хотела с тобой сделать, я сделала уже очень давно.

— Тогда убирайся отсюда. Иначе я выстрелю.

— И что? Ты хочешь одним-единственным выстрелом победить свою черноту?

— А хоть бы и так. Убирайся.

Чернота покачала головой.

— Ты хочешь всех разбудить? Ты хочешь, чтобы выстрел услышали те, кто охотится за тобой?

Гельмут не отвечал. Он хотел только одного: чтобы она исчезла, поскорее пропала, растворилась в темноте, чтобы ее не стало больше.

— Это, конечно, твое дело, — продолжала Чернота. — Хуже не сделаешь. Лучше — тоже.

— Просто заткнись и убирайся. Я ненавижу тебя. Ненавижу, слышишь?

Гельмут сам вдруг удивился ярости в своем голосе. Ему показалось, что это черное пятно вместо ее лица вмещает все, что он так ненавидел. Собственный страх, собственную подлость, собственную злобу — и даже собственную ненависть к себе, которую он тоже ненавидел. Черное болото, в котором он увяз с головой — вот оно, пришло, воплотившись в эту фигуру в платье, и разговаривает с ним, издевается, дразнит.

— Хорошо, что ненавидишь, — сказала Чернота. — Только ты не избавишься от меня никогда. Даже когда проснешься, я буду с тобой. Всегда.

— Заткнись, тварь! — закричал Гельмут и выстрелил.

Оглушительный хлопок разорвал ночную тишину, зазвенело стекло, за окном взлетели перепуганные птицы, шурша крыльями.

Лицо Черноты со звоном разлетелось на сверкающие осколки. Она взмахнула руками, рухнула на колени и завалилась ничком на пол.

— Он всех разбудил! Он всех разбудил! — зазвучали вдруг знакомые голоса за окном.

— Дин-дон, дин-дон, разбудили Спящий дом!

— Ох, что начнется-то сейчас!

— Эти двое скоро придут! Ему надо бежать от них!

— Дин-дон, дин-дон, дин-дон!

— Какой же он дурак!

Тяжело дыша и стуча зубами, Гельмут положил револьвер в карман и быстрым шагом направился в коридор.

Он заметил, что на кухне горел свет, но не обратил на это внимания, сорвал с вешалки плащ, накинул его на плечи и пошел в сторону входной двери. Как только он взялся за ручку, прозвучал дверной звонок.

Да что ж такое, подумал он.

Удивляться было некогда и, в общем-то, уже нечему. Он открыл дверь.

На пороге стоял Тарас Костевич с бутылкой вина.

— Ну ты, Сафонов, даешь! — пробурчал он вместо приветствия. — Полчаса тебе названиваю. Сам в гости звал — и забыл. Уснул, что ли? Нельзя так с гостями!

— Я звал вас в гости? — нервно ухмыльнулся Гельмут.

— Звал. Всех звал. — С лица Костевича вдруг сошла улыбка, он перешагнул через порог, скинул плащ, бесцеремонно прошел на кухню, поставил бутылку на стол и уселся на диван.

— Кого — всех? — спросил Гельмут.

— Всех, — ответил Костевич с таким же серьезным лицом. — У тебя штопор есть?

— В правом ящике стола.

Гельмут закрыл за собой дверь, и тут же снова раздался звонок.

— Я же говорил — всех! — расхохотался Костевич, доставая штопор из ящика.

Гельмут открыл дверь и увидел Федорову в длинном бежевом пальто и с охапкой красных тюльпанов.

— Сафонов! Я не знаю, зачем ты всех позвал, но это было очень приятно.

— Ага, я и вас позвал?

— Конечно! Как можно было не позвать меня? Разумеется, позвали. Я вам цветов принесла. Вы любите тюльпаны?

— Не очень, — попытался ответить Гельмут, но Федорова тут же вручила ему охапку цветов и прошла мимо него в коридор.

— Помогите мне снять пальто, вы же мужчина! — сказала она, не обращая внимания на цветы.

Гельмут неловко положил тюльпаны на тумбочку, закрыл дверь и помог Федоровой снять пальто.

В дверь опять позвонили.

— Ну вы открывайте, а я пойду на кухню, — сказала Федорова.

Следующим был Алексей Шишкин из литературного отдела с бутылкой белого, за ним пришли Седакова и Варенцов — все, кого он видел на последнем вечере в «Коктейль-холле», прошли в его кухню, расселись и стали открывать алкоголь.

— Сафонов, а у тебя бокалов-то хватит на всех? — хохотал Костевич. — Или из горла будем пить?

— Почему бы и не из горла? — смеялась Федорова.

— Да, давайте будем пить из горла! — резюмировал Костевич. — А вы, Гельмут, не расслабляйтесь, еще не все гости пришли.

Гельмут?

Он не успел оправиться от удивления, как в дверь снова позвонили.

За порогом стоял Отто Лампрехт в черном кожаном плаще и в шляпе.

— Гельмут, дружище, как я рад, что вы меня позвали, — он крепко пожал ему руку, проходя через порог и снимая шляпу. — Хорошо, что вы не забываете старых друзей. Рудольф скоро тоже подойдет.

— О, а вот и твои друзья из Германии! — крикнул с кухни Костевич. — Пусть присоединяются. Мест больше нет, но можно сидеть на подоконнике.

— Ничего страшного, — улыбнулся Лампрехт. — Я могу постоять.

С этими словами он прошел на кухню, а Гельмут увидел в открытую дверь, как по лестнице поднимается Рудольф Юнгханс, одетый в новенькую, тщательно отглаженную форму СД.

— Привет, Гельмут, — с улыбкой сказал он. — Извини, что без подарка, я очень боялся опоздать. Не опоздал?

— Не опоздал, — ошарашенно ответил Гельмут.

— Вот и хорошо.

Юнгханс снял с головы фуражку, бросил ее на полку для головных уборов, подтянул ремень и отправился на кухню, где ему тут же пожал руку Лампрехт.

Гельмут больше не закрывал дверь. Он встал в проеме, скрестив руки на груди, и ждал. Следующим по лестнице поднялся Георг Грейфе. Он выглядел сильно постаревшим, волосы его почти целиком поседели, лоб перерезали морщины.