Калинова яма - [33]

Он растерянно посмотрел вправо, туда, где дорога уходила наверх. За возвышением не было видно ни здания станции, ни проводов — никаких признаков железной дороги. Это было странно. Но когда он поднялся по дороге, вдали действительно показалась станция с уходящими вдаль рельсами и проводами.

Идти до станции оказалось дольше, чем от нее: несколько раз Гельмут ходил кругами и вместо железной дороги выходил то к заросшему тиной пруду, то к речке, то и вовсе упирался в сплошную стену темных дубов, растущих почти вплотную друг к другу. Через полчаса блужданий он все же вышел к станции, с облегчением выдохнул и ускоренным шагом прошел внутрь. Ему порядком надоело тащить с собой чемодан с передатчиком.

В здании вокзала, как всегда, было прохладно и сонно. У входа стоял милиционер, за окном кассы дремала пожилая женщина. На скамейке в зале ожидания сидел седобородый старик в грязной рубашке.

Гельмут вдруг подумал, что этот старик больно уж похож на остальных, которых он видел в этом городке. Будто они все одинаковые. Может, братья? Та же всклокоченная борода лопатой, те же седые волосы, выбивающиеся из-под темной шапки, та же грязная русская рубаха с косым воротом, те же дырявые ботинки с черными обмотками.

А может, это один и тот же старик?

Черт с ним, подумал Гельмут. Надо выбираться отсюда.

Ему несказанно повезло: ближайший поезд до Минска отправлялся через два часа, в 17:40. Купив билет в жесткий вагон на фамилию Воронова, Гельмут расслабился и решил посидеть на лавочке, стоящей на платформе. Главное — не заснуть. Глаза слипались, жара навевала сонливость, и этот зевающий милиционер у входа, и сонная кассирша — все говорило Гельмуту о сне, о мягкой подушке, о том, как хорошо закрыть глаза, потянуться и провалиться в сладкую темноту.

Он вышел на платформу, сел на скамейку, поставил рядом чемодан, достал папиросу и закурил. Надо было как-то подождать два часа. А потом — на полку и спать. Да, думал Гельмут, на полку и спать, и проспать до самого Минска. Он сладко прикрыл глаза и затянулся дымом.

— В Минск едешь, мил человек? — раздался над ухом старческий голос.

Гельмут открыл глаза и повернулся. Возле скамейки стоял тот самый старик, которого он видел в здании станции.

— Да, — Гельмут растерялся.

— Минск, — мечтательно протянул старик, опершись на трость. — А у меня там родня. Сам-то я отсюда, из Калиновой Ямы, тут родился, тут и помру. А в Минске внук у меня.

Старик сел рядом с Гельмутом, не спрашивая разрешения, и продолжил говорить:

— У меня-то в Минске, слышь-ка, внук, Анатолий. Пять лет как туда уехал, все письма пишет. Он мне пишет, а я читать не умею! — он рассмеялся дребезжащим голосом. — Мне все бабка моя читает, она у меня грамотная.

Он махнул рукой, кивнул головой, задумчиво посмотрел перед собой, затем снова наклонился к Гельмуту.

— Да, да. Анатолием зовут. И письма мне пишет. Грамотный дюже! В университете там учится, прохвессором хочет стать. И пишет мне — слышь! — он ткнул Гельмута пальцем в плечо. — Пишет, что геологию изучает! Ну, я-то читать не умею, мне все бабка читает, она гра-амотная…

— Да, да, — кивнул Гельмут. Старик раздражал его. От него несло старческим потом, и говорил он слишком громко, будто не слышал самого себя.

— И вот, слышишь, он мне тут давеча пишет, что их отправили в эту. в експедицию. У Крым! Бывал у Крыму?

— Нет.

Гельмут уже жалел, что не решил прогуляться где-нибудь вокруг станции. Из-за монотонного голоса старика спать хотелось еще сильнее.

— Так вот, пишет мне, что отправили их у Крым. Ну, пишет мне, а я-то читать не умею, мне все бабка моя рассказывает. И пишет, значит, что их отправили изучать пещеры. Пещеры в Крыму! И есть там одна пещера, называется Красная, а по-ихнему, по-татарски, как его, ишь. Кизил-Коба называется. И такого рассказывал про эту пещеру! Ух! Там такие пещеры! А ты, мил человек, бывал в Крыму?

— Нет, не бывал.

Гельмуту захотелось встать и уйти, но это было бы невежливо. Старик уже не смотрел на него, он глядел вперед и медленно раскачивался вместе с палкой из стороны в сторону.

— Вот… И пишет, значит… Отправили их в эти пещеры, пошли они в горы. А там жара стоит — жуть! Так и пишет, мол, жара стояла — просто жуть! Приехали они в Симферополь, а оттуда снарядили коней и на конях, значит, к пещерам этим. Воды с собой набрали, сопровождение, значит, из местных им выделили, пять человек. А их самих десять было. И идут они на конях к этим пещерам, значит, а ему старший — Григорием звать — и рассказывает про это место. Что место это древнее-древнее. И что люди в этом краю жили аж две с половиной тысячи лет назад. Там и черепки глиняные находили, и бусы, и копья. А в самой пещере — слышь, говорит! — приносили в жертву животных. А может, и людей, кто их знает, чертей этих! И Григорий, значит, рассказывает, что как-то раз, еще в тридцатом году, когда он впервые сюда ездил, он нашел здесь черепок. С виду обычный глиняный черепок, даже внимания ему не придал тогда. А тут подходит к нему прохвессор ихний и говорит вдруг: «А ну-ка дай сюда!» Глядит, изучает его и говорит: немедленно, мол, в Москву везите. В Москву! А прохвессор этот человек умный, старый был. Великую войну прошел. Он рассказывал как-то раз, как немца бил. Было это в Галиции. И говорит: мол, сидят они в окопе, пули свистят, пушки гремят, небо черное от дыма, ничего не видать, и страшно — ну а ты думаешь, на войне всегда страшно! — и тут прямо к ним в окоп немчура вваливается! Морда толстая, сам неуклюжий — свалился и тут же от страха попятился, видать, окопы перепутал! Представляешь? Окопы перепутал! Прохвессор-то на него винтовку навел, говорит, мол, не двигайся, а тот гранату схватил и лопочет на плохом русском: не двигайся, мол, русс, а то взорву тут все! И что делать? Оба молчат, никто не знает, что с немчурой этой делать, когда он гранату держит. И прохвессор видит, что сзади к немцу тихо-тихо подбирается поручик. Корицкий фамилия поручика была, да. Он до войны в цирке выступал. Жонглером. Таких вещей про него говорили! Мог пятью бутылками жонглировать и ни одной не разбить! Как-то раз, он рассказывал, выступает он на манеже — это в Саратове было — а ему и говорят, мол, так и так, надо жонглировать на велосипеде. Он говорит — как же так, я ж не умею! А ему — учись! День до выступления, чтоб все идеально прошло! Делать нечего, почесал он репу и пошел к своему другу — а тот как раз на велосипеде хорошо умел кататься — и говорит, мол, научи. А тот друг смеется и отвечает: э, брат, как же я тебя за день такой вещи научу. Учеба, говорит, штука сложная. Вот у меня матушка из крестьян, вообще грамоту не понимала. И как-то раз попалась ей книга — купец какой-то проезжал по селу да обронил на дороге — а книга называлась «Иной свет». Этого, как его… Сирано Бержерака! Вот. Бержерака. И в книге было написано, как мужик полетел на Луну. Представляешь? На Луну! А там у них, у лунатиков этих, и свое государство, и свой король. И вот идет он.