Календарь капельмейстера Коциня - [13]

— О, черт в ступе, — как пекут! И шоколадный крем дадут! — облизываются старые вороны.

Но… как бы не так: на дверях надпись: «Nur für Deutsche!» Ах твою так!..

Кауке-Дауге пытается убедить обер-директора, что он парень из Тобрука, в армии Роммеля воевал, но шеф неумолим. Он позволил только присесть за буфетную стойку, бросил перед каждым по картонному кружку и спросил, что господа будут пить, какое питье.

— Только Радебергер, отменнейшее немецкое пиво! — говорит Кауке-Дауге. — Но денег у нас нет.

— Как тебе стыдно нет в этот кабак идти, если сам знайт, что деньги нет? — кипятится Царствонебесный, желтоватым полотенцем хлопая мух на стойке. — Ты есть один старый ворон!

— Дорогой Иван Небодорович, во имя кассы взаимопомощи! — говорит Кауке-Дауге и прищуривает глаз. — Всего три кружечки, товарищ официант!

Царствонебесный дергается, будто его молнией ударило. Потом оглядывается и говорит на совершенно чистом латышском языке:

— А ты меня так не называй, старик, некрасиво это. Что это тебе в голову взбрело! Химмельрейх не какой-нибудь скаред: каждый получит по кружке, но пейте быстро и сматывайтесь. Время военное.

Первым подносит кружку к губам Юхансон, великий специалист по пиву.

— Väe! — морщится он. — Радебергер? И это Радебергер? Päe!

— Прямым путем из протектората! — утверждает Химмельрейх. — На бочках написано: Богемия и Моравия. Это два немецких города.

Подходит унтеробер. В саду кто-то требует оберобера.

— Жидковатое, — ворчит Кауке-Дауге. — Не бухнул ли туда этот Химмельрейх штоф водички? (Это вполне возможно.)

— Ничего подобного! Это пиво сам черт варил. Глянь-ка, пиво светлое — пена черная. (Как это может быть?)

— Дурман добавлен. (Это вполне возможно.)

— Чудо-оружие! — внезапно восклицает Эрманис. — Они изобрели чудо-оружие. Таким Радебергером можно раздолбать любого врага. (Как это может быть?)

— А в голову шандарахает! (Это вполне возможно.) Петь мне охота, — признается Юхансон. — Я спою вам куплет о чудо-оружии: «Чертов сын пиво!»

И старый ворон затягивает на экенгравском диалекте:

Однажды черт подумал вдруг:

Я стар, все валится из рук,

Будь сын, не жил бы я один,

Где нет меня, там был бы сын.

Сынок был пивом наречен,

По вкусу всем пришелся он.

Тебя с немецкого тошнит?

Свое пей пиво. Не лежит

К нему душа? Вина подлей,

Так позабудешь ты скорей

Дрянцо — немецкое пивко

И победишь его легко.

Потом повторил еще раз, во всю глотку:

— И победишь его легко, — пли, old Vaverli!

Песня вызвала всеобщее веселье. В зале некоторые даже зааплодировали, а из сада поднялся на веранду господинчик приятной наружности. Он, стоя, прослушал всю песню от начала до конца, потом вежливо приблизился к Юхансону, представился (отогнув лацкан пиджака, на оборотной стороне которого сверкали три серебряные буковки и № 13) и попросил следовать за ним.

— Честь имею! — сказал он.

— Честь имею! — поклонился в свою очередь Юхансон. — А куда?

— Туда! — длинным пальцем показал на дверь господин № 13. — Аккурат туда.

Юхансон поник головой:

— Прощайте, вороны! Мне все ясно.

Юхансон показал рукой, чтобы господин № 13 прошел вперед.

— Честь имею!

Но господин № 13 показал рукой, чтобы господин Юхансон прошел первым:

— Честь имею… Только после вас.

Наконец они все-таки ушли.

Химмельрейх словно в воду канул. Кауке-Дауге очухался: скорее в театр, репетиция еще не могла кончиться.

Он ловко втащил Эрманиса в боковой чуланчик, и через черный ход они выскочили на улицу, под молодые липы, прямо напротив розоватого портала кинотеатра «Splendid Palace».

Вот тебе и Радебергер! Пли!

(ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗАВТРА)

РАЗДЕЛ КРИТИКИ. ПРОЩАЯСЬ С СИМФОНИЧЕСКОЙ МУЗЫКОЙ

РЕЦЕНЗИЯ ГУНТАРА МЕДНИСА

Позавчера вместе с последними аккордами весны отзвучал последний симфонический концерт этого сезона. Будут ли концерты продолжаться и летом в саду Булдурского казино или в Дзинтарском курзале, пока неизвестно. Поэтому в зале Большой Гильдии собралось множество любителей музыки, главным образом дам. Большой привлекательной силой на мой взгляд, послужило и личное обаяние полюбившегося публике дирижера Ловро Матачича. Рижане и рижанки хорошо помнят этого артиста по довоенным концертам в Дзинтари, он выступал там два или три сезона.

Как только дирижер появился на сцене, удивленные зрители зааплодировали. Что такое! Ловро Матачич, на стройной фигуре которого раньше так великолепно сидел элегантный фрак, сшитый рижским портным Вилком, на этот раз вышел в форме полковника вермахта, с серебряными погонами и галунами. Некоторые были настолько потрясены, что от восхищения так и остались стоять, поэтому билетерша была вынуждена выдворить из зала восторженных слушателей и попросить их занять места на балконе.

— Какой патриотизм, какой патриотизм! — шептали они там, в темноте балкона. — Ничего подобного мы еще не видели! Однако кое-кто утверждал, что и знаменитый капельмейстер Валмиерского полка Греза тоже дирижировал в мундире с аксельбантами.

Когда зал постепенно успокоился, Ловро поднял палочку. Да, это был все тот же старый, добрый Ловро, только в другой упаковке. Программу он, как обычно, выбрал и знаменательную и прочувствованную. Концерт начался с «Академической увертюры» Брамса. Кроме общеизвестных студенческих песен в ней прозвучал и «Gaudeamus igitur», поэтому слушатели непрерывно подпевали и сбивали с темпа, но величественный финал прозвучал весьма ярко.