Каков есть мужчина - [71]

Чего она не спросила у него, так это, был ли он женат или состоял ли в серьезных отношениях, и он также избегал этой темы.

Она, как выяснилось, была матерью-одиночкой. Отец ее сына проживал в Норвегии.

И вот после второй порции скандинавской тминной водки и одного десерта на двоих они оказались на улице, под звездами, на которые они смотрели, запрокинув головы к небу.

Ему пришло на ум, что этот эпизод со шрамом – она ведь сама предложила ему потрогать его, – был приглашением к поцелую. (Она тем временем стояла рядом, подняв лицо к небу, и слегка дрожала.) И он, ощущая у себя в крови вино с водкой, уже вознамерился поцеловать ее.

Секунду он чувствовал, что сейчас поцелует ее. А потом понял: нет.

Он окинул взглядом темную улицу. Было очень тихо. Она же по-прежнему смотрела в небо.

И тогда он спросил:

– Вы ведь не думаете сесть за руль?

И едва сказав, он понял, что это звучит как приглашение – так, словно он очень хочет, чтобы она осталась на ночь в деревне.

Она опустила лицо и посмотрела прямо на него хмельным взглядом:

– Нет. Конечно, нет.

– Так что вы думаете делать?

– Я не знаю.

– Вы не знаете?

Она покачала головой.

Еще один момент: вино и водка поют в его крови.

Ничего больше не говоря, они направились к его отелю.

Так что вы думаете делать?

Этот вопрос касался его не меньше, чем ее. В любом случае он почти не сомневался, что было у нее на уме.

Однако в резком свете холла эта мысль вдруг показалась ему глупой. Какой-то неудобоваримой. Возникла некоторая заминка.

– Полагаю, нужно снять вам номер, – услышал он свой голос.

И она после секундного колебания кивнула.

И вот он стоит у конторки и просит для нее номер.

А сейчас он у себя, сидит на кровати.

И снимает носки.

Он устал, это правда.

И все же…

Могло быть хорошо.

Он снимает носки и испытывает печаль от упущенной возможности.

Просто ему не хотелось прикладывать для этого какие-либо усилия. Именно перспектива усилия, пусть даже минимального усилия, делала всю ситуацию, когда они стояли в холле, привлекательной.

Вот его друг Фредди приложил бы необходимое усилие. Уж Фредди приложил бы. Фредди поведал ему с гордостью при их последней встрече о том, как играл на пианино в джазовом квинтете в Уэльсе, и после выступления его пригласила выпить к себе за столик одна пара, мужчина и женщина. Женщина была вполне симпатичной, сказал Фредди, так что он принял приглашение, и они хорошо выпили и закинулись амфетамином, после чего его зазвали в гости, где вскоре стало ясно, зачем он был им нужен. Фредди должен был отыметь эту телку, пока ее муж смотрел на них и дрочил. Спасибо амфетамину, это длилось целую вечность, сказал Фредди. Ушел он от них только днем.

В этой истории было что-то жалкое, думает Джеймс, стягивая носки.

Фредди было сорок пять.

Пробавлялся он тем, что играл на пианино на свадьбах и на вечеринках в барах. И спал на чужих диванах.

– А тебя это не беспокоит? – спрашивал его Джеймс.

– Что?

– Твоя жизнь.

– А что с ней не так?

Джеймсу пришлось задуматься, чтобы сформулировать вопрос точнее. В итоге он сказал:

– Да, ладно. Ерунда.

Фредди был не столь счастлив и не столь доволен своим положением, как пытался показать. Дело не в том, что он ощущал себя как та стрекоза из басни, которую ждала суровая зима. (Хотя так и было.) Все обстояло проще. Он хотел, чтобы на него равнялись. Ему нужен был статус. В двадцать пять он добивался статуса безумными сексуальными подвигами – они обеспечили ему зависть ровесников. Теперь его слава поблекла. Ему еще случалось пробуждать зависть у ровесников, несомненно. Тем не менее им уже не хотелось быть им. У него не было денег, а женщины, которых он цеплял теперь, были по большей части не такими уж хорошенькими.

Джеймс смотрит на себя в зеркале, пока перемещает во рту жужжащую электрическую зубную щетку.

На лице у него мертвящая вялость. Сплошное безразличие. Он смотрит на свое лицо так, словно оно чужое. И ощущает определенную дистанцию между собой и этим лицом в зеркале. Неновый свет – ромбовидная лампа на стене – не обнадеживает его. Он слегка пьян. Возможно, чуть больше, чем слегка. Это лишнее. Он выключает зубную щетку, закрывает ее на секунду колпачком. И думает о том, что скажет Нойеру утром – что он должен был быть здесь, а не валандаться со своими помощниками.

Это не шутка.

Жизнь – это вам не гребаная шутка.

Глава 3

Седрик Нойер моложе Джеймса на несколько лет. Однако на нем словно лежит груз возраста, что проявляется в одутловатости лица, бульдожьей нижней челюсти, намеке на сибаритский второй подбородок, нависающий над тщательно выбритым горлом. На нем костюм от «Барбур». Он стоит перед Les Chalets du Midi Apartments и курит сигарету, рядом припаркован «мицубиси-паджеро», забрызганный грязью.

Он владеет, насколько известно Джеймсу, большей частью здешних земель. Его отец был фермером – и фермерствует до сих пор в определенном смысле. У него есть маленькое стадо, и семейный доход разбухает от субсидий на сельское хозяйство. Но ведь сейчас земля – это главное. Поля в Самоене и Марильоне, а также в их окрестностях, и, со стороны матери Седрика, дальше по долине, в Сиксте.