Как я пришел в Сознание Кришны... - [89]

— А как насчет кришнаитов?

— Их вера истинная, — неожиданно для нас после отвержения таких серьезных религий ответил дух.

— Тогда, может, нам стать кришнаитами, как Дюсик?

— Кришна — мой Бог, — лаконично ответил Вернадский.

Пользуясь разговорчивостью духа, мы плавно перевели разговор в область политики и того, что ждет нашу страну в ближайшем будущем. Дух пообещал, что прольется много крови. Реки пересохнут, и не будет воды. Похоже, разговор переставал клеиться, да и было уже поздно, вернее рано. Мы пошли спать с ощущением переворота в сознании.

Дальше так жить было просто нельзя. Мы бросились дочитывать Библию и Бхагавад-гиту, быстро разобрались, что нужнее, и уже через месяц не ели мяса, читали мантру и ходили на лекции Чайтанья Чандры прабху в ДК железнодорожников.

Через пару лет меня уже звали Амара прабху дас, а брата — Камалаканта дас. Интересно, что думал тогда по этому поводу Вернадский?

Лалабихари деви даси (жена Амары даса)

Мне было 17 лет, когда моя мама принесла Бхагавад-гиту и «Совершенные вопросы, совершенные ответы». Преданных к тому времени я уже видела, а теперь, прочитав «Совершенные вопросы, совершенные ответы», была поражена, что такие молодые люди следуют таким суровым ограничениям.

На следующий день я пошла с мамой на лекцию. Преданные ждали приезда духовного учителя. В зале шел киртан. Я не понимала ни одного слова, и вместо «ки-джай», мне слышалось «Китай, Китай». Когда зашел Махарадж, и преданные все упали в поклоне, то я тоже куда-то рухнула между кресел, повторяя за всеми: «Китай, Китай...».

Родители были не против моего нового увлечения до тех пор, пока я не начала читать джапу. Вначале были уговоры, подарки, выполнялись все мои желания. Потом пошли угрозы. Родители мои — простые рабочие, поэтому в училище, увидев меня с очередным синяком, сокурсницы говорили уважительно: «Это ей за Кришну досталось».

Однажды, во время одного из таких «серьезных разговоров» с родителями, я стала громко повторять мантру. Мама вызвала бригаду психиатрической помощи.

Когда приехали два бо-о-ольших санитара, я уже не ревела, а только шмыгала носом. Их вид напугал даже родителей. К этому времени я уже слышала и про тюрьмы, и про психушки, и про четки из бумаги. «Дяденьки» зашли в комнату и захлопнули дверь у родителей перед носом. Один встал у окна, другой у двери и таким сладеньким голосом спрашивает:

— Ну, что случилось, девочка?

— Да вот что-то с родителями язык общий найти не могу, — все еще шмыгая, ответила я.

— А на какой почве конфликт-то? — как бы между прочим, спросил огромный санитар, наклоняясь все ближе и ближе ко мне.

— На религиозной, — быстро ответила я. Стало страшно.

— А-а-а, — разочарованно произнес «огромный». Похоже, у него сразу пропал интерес, собирайся, поедем.

Они вышли из комнаты и ждали в дверях, следя за каждым моим шагом. Я уже думала о том, как не забыть бы Кришну, когда в больнице поставят какой-нибудь «успокаивающий» укол.

Мама подняла скандал, и родителям разрешили ехать со мной.

— Связывать не надо, — эти слова, оброненные санитаром, немного меня утешили. Но, тем не менее, всю дорогу любое мое движение головой отслеживалось огромными «дяденьками».

В больнице меня завели в кабинет к доктору. Это была пожилая женщина. Она стала спрашивать, слышу ли я какие-нибудь голоса или вижу что-нибудь необычное.

— Нет, нет, — отвечала я.

— Значит, твоим родителям не нравится, что ты веришь в Бога? — сказала она, задумавшись.

— Позови-ка свою маму ко мне.

Я не знаю, о чем они говорили, но мама вышла вся в красных пятнах и какая-то присмиревшая.

После того, как папа изорвал несколько томов Шримад-Бхагаватам, я стала все книги класть себе под подушку на ночь, а днем носила их на учебу. Джапу читала, притворяясь спящей, еле шевеля губами.

Мама общалась с разными людьми: экстрасенсы, гадалки, из Ивановской церкви матушка, батюшка... но они ничего не смогли сделать. В это время появился храм на Вилонова, и мама начала приезжать туда и угрожать преданным антикультовым комитетом. Преданные ко мне хорошо относились, хотя из-за меня были сплошные проблемы. После очередного маминого визита меня позвала старшая матаджи Таралакши и со слезами в глазах сказала: «Ты же знаешь, как я тебя люблю, мне очень больно тебе об этом говорить, но ты не можешь ходить в храм, пока не наладишь свои отношения с мамой». Разве я могла продолжать причинять боль преданным?

Успокоить маму я не смогла, она всегда оставалась недовольна мной. И когда меня с аппендицитом забрали на «скорой» в больницу, я просила у мамы дать мне четки, но она отказалась. Потом, уже на каталке, засыпая от наркоза, я слышала, как врачи пытались уговорить ее дать то, что я прошу.

Уйти в храм я сама не могла, боялась, что за мной приедет моя мама с антикультовым комитетом. Через некоторое время после больницы я собрала свои вещи и повесила их у дверей в прихожей. Буквально на следующий день, услышав долгожданное: «Убирайся вон!», — я вылетела из дома уже с собранными вещами.

Я представляла себе духовную жизнь именно такой: психбольницы, угрозы, тюрьмы. Даже мама говорила: «В твоем возрасте все девочки о другом думают, а ты прямо как «Молодая гвардия» Фадеева». Поэтому, придя в