Как я была принцессой - [9]

В последующие годы я неоднократно слышала, как Роджер повторял эту легенду самым разным людям, однако все это было чистейшей ложью. Он никогда не учился в университете. Единственным его основанием претендовать на причастность к науке был тот факт, что когда-то он мыл пробирки в исследовательской лаборатории крупной компании, занимающейся производством мороженого, и это, кстати, была его единственная в жизни постоянная работа.

Я все еще плакала, а он сообщил мне, что бабушка – психически нездоровый человек и что мне лучше держаться от нее подальше. Еще он сказал, что мама ему доверяет и сама попросила, чтобы он помог мне уснуть. Он велел мне лечь на спину, вытянуться и пообещал, что поможет мне успокоиться и расслабиться. Я отказалась, а он опять сказал, что я веду себя неразумно, и что это теперь наш общий дом, и что я должна слушаться. Когда я все-таки перевернулась на спину, он приказал мне закрыть глаза и не шевелиться, пока он будет меня «массировать». А потом он стал трогать меня. Он начал со ступней, а потом двинулся выше и все время повторял, что вот теперь я веду себя разумно.

От напряжения я словно одеревенела, а слезы из-под ресниц продолжали катиться и катиться. В мозгу со скоростью тысяча миль в секунду метались мысли, а в ушах звенел мой собственный беззвучный крик о помощи. Почему он делает это? Почему мама сидит в соседней комнате и разрешает ему? Голова кружилась все сильнее, и наконец я поняла, что не могу больше выносить этого. Я изо всех сил оттолкнула Роджера, бросилась в ванную и заперла за собой дверь. Меня долго рвало в унитаз, а из-за двери я слышала его голос: «Не волнуйся, ты привыкнешь к моему методу релаксации. Твоя мама уже привыкла». Когда я вышла из ванной, в спальне никого не было. Только моя кровать показалась мне незнакомой и чужой. Хотя на подушке по-прежнему сидели медвежонок Тедди, Панда и Овечка. Но она больше не была самым безопасным местом в мире, а я наконец поняла, что случилось с моей жизнью: я стала частью сделки; мама обменяла меня на постоянного партнера.

И еще я поняла, что была права насчет своего десятого дня рождения: детство действительно закончилось.

7

Так мы прожили пару месяцев: мама с Роджером спали в гостиной на раскладном диване, а я – в смежной с ней спальне. Раза два в неделю Роджер заходил ко мне «пожелать спокойной ночи» и каждый раз повторял, что я должна вести себя разумно и соблюдать новые правила семейной жизни. Мама не принимала в этом никакого участия, никогда не вмешивалась и только кивала и рассеянно мне улыбалась. Она была вечно погружена в «поиски себя», ничем, кроме этого, не интересовалась и с удовольствием переложила принятие всех решений и всю ответственность за нашу жизнь на Роджера.

К середине лета такая жизнь ему, судя по всему, надоела, и он вдруг объявил, что уезжает в Северную Викторию, чтобы поработать на сборе фруктов. После его отъезда мама впала в полную прострацию. Она так горевала, что стала неспособна к выполнению даже самых элементарных домашних обязанностей. Целыми днями она лежала в кровати, рыдая и тревожась то за физическое, то за психическое благополучие Роджера. Больше всего ее, кажется, беспокоила его полная беспомощность в финансовом плане. Она поведала мне, что в прошлом он неоднократно сжигал наличные деньги и свои пенсионные чеки. Именно это, а также патологическая ненависть к собственной семье и некоторые расстройства сексуального характера и привели к тому, что он несколько раз попадал в различные психиатрические клиники. Нельзя сказать, что я особенно стремилась вытянуть из нее эти сведения. Они ни в коем случае не успокаивали меня и только усугубляли мои сомнения в правильности сделанного мамой выбора. В конце концов я решила, что все это слишком сложно для меня: мне было всего десять с половиной лет, и я никак не могла понять, что заставило маму из всех мужчин на свете выбрать идиота, который любит устраивать костры из купюр.

Во время отсутствия Роджера мама обращалась со мной не как с дочерью, а скорее как с ровесницей и подругой, а в плохие дни она становилась мне дочерью, я – ее матерью. Нам повезло, что этот период совпал с летними каникулами и я могла находиться рядом с ней целыми сутками. Я ходила в банк, ездила на своем самокате в торговый центр за покупками, готовила как умела (лучше всего мне удавались бараньи котлетки на гриле и картофельное пюре) и платила по счетам. Пару раз, не в силах самостоятельно справиться с мамиными истериками, я вызывала врача. В иных случаях, чтобы ее успокоить, хватало одной пощечины.

В этот период мама даже ненадолго вернулась к старым привычкам, и в нашей квартире опять появился один из ее бывших приятелей-моряков, огромный и толстый Эшли, который уверял, что в его жилах смешалась английская, бирманская и еще какая-то экзотическая кровь. Несколько ночей он провел на мамином раскладном диване и по ночам с грохотом пробирался через мою комнату в туалет. К счастью, это продлилось недолго и кончилось шумным скандалом и вызовом полиции. Я в это время была в гостях у наших нижних соседей, а мама вопила на всю улицу, уверяя, что Эшли пытался задушить ее. Я не особенно ей поверила, хотя и предпочла держать свои сомнения при себе: нашу миниатюрную бабушку мама тоже нередко обвиняла в попытках удушения.