Как я была принцессой - [7]

У меня дрожали колени и узлом завязывался желудок, а товарищи по команде наперебой выкрикивали инструкции и советы. Из их воплей я с трудом поняла, что должна не только попасть битой по мячу, что, по причине его крошечного размера, казалось мне очень маловероятным, но еще и отшвырнуть биту, а потом бежать на базу. Почему-то отбрасывание биты показалось мне тогда самым важным эпизодом игры. Помня об этом, я шагнула вперед, размахнулась и ударила по мячу. Я действительно попала по нему, чего мне ни раньше, ни позже ни разу не удавалось. Потом, как меня учили, я отшвырнула биту – прямо в толпу игроков за моей спиной.

Когда через несколько дней они оправились от полученных травм, монахини решили, что всем будет лучше, если и в дальнейшем мое участие в игре ограничится раздачей апельсинов.

5

Монахини… В нашей школе распоряжались сестры ордена Введения в Храм, вечные Христовы невесты, которым никогда не суждено узнать, что такое настоящий брак с грузом домашних обязанностей, ответственностью и раскиданной по полу одеждой. Одетые в черное и всегда угрюмые, они не ходили, а плавали по школьным коридорам, будто безногое воплощение скорби. Эти женщины с их накидками, вуалями и вечно постукивающими четками стремились подчинить себе не только наши умы, но и души. Они никогда не ошибались, воплощали собой истину в последней инстанции и всю благость Девы Марии и отлично знали, как уберечь незрелые детские души от искушения и греха.

В один удивительный день директриса, сестра Филомена, вдруг объявила, что отныне мы должны называть ее сестрой Розмари и что все остальные сестры тоже поменяли свои имена. А в следующий еще более удивительный понедельник выяснилось, что у них имеются ноги и даже намек на волосяной покров на голове. Но хоть сестры и обнажили некоторые части своей анатомии, их повадки нисколько не изменились: все с тем же упорством они продолжали вбивать в наши головы христианские догмы и усиленно готовить нас к первой исповеди и причастию. Я не спала ночами, стараясь припомнить грехи пострашнее, чтобы было в чем покаяться на исповеди и поразить нашего приходского священника отца Мерфи. Ничего достойного столь знаменательного события в голову не приходило, поэтому как истинная христианка я решила, что единственный выход – это придумать себе грехи. Однако во время исповеди отец Мерфи почуял что-то неладное и призвал сестру Филомену. Я была уверена, что та немедленно отправит меня в ад, предварительно поставив на лбу клеймо «Ужасная грешница», но вместо этого она прочитала мне лекцию об адских муках и дурной крови, текущей в моих жилах, а потом хорошенько выпорола. Бабушка пришла в ужас. Она молилась о спасении моей души.

А для меня этот день греха, покаяния и последующей кары стал поистине знаменательным, потому что тогда мои одноклассники впервые отнеслись ко мне как к равной и даже с некоторым сочувствием. Если даже вымышленные проступки принесли мне вожделенное общественное признание (в душе я казалась себе кем-то вроде Марии Магдалины), то каких результатов можно достичь, совершая настоящие злодеяния? Я поставила себе задачу выяснить это.

Для начала я решила болтать в церкви – довольно тяжкий грех, по моему мнению, но сразу же столкнулась с серьезным затруднением: из-за отсутствия подруг болтать мне было не с кем. Потом, во время пения в хоре, я начала издавать всякие странные звуки, но популярности среди одноклассников мне это не прибавило, поэтому я решила задавать вопросы. Например, вопросы о том, что такое «девственница» или откуда стало известно, что вино и хлеб – это кровь и плоть Христа. Я даже осмелилась на некоторый бунт – поспорила с монахинями о плакатах с изображениями жертв аборта, прилепленных к дверям церкви. Результатом всего этого стал визит в наш дом разгневанного священника.

Отец Мерфи сообщил бабушке, что, хоть Церковь и поощряет тягу к знаниям и стремление к самосовершенствованию, нечестивая демагогия и теологические споры, затеваемые девятилетним ребенком, могут привести только к исключению этого самого ребенка из их школы.

Что, разумеется, отбило у меня всякую охоту размышлять о Святых Тайнах и Боге, а также заставило заподозрить католицизм в лицемерии.

6

Я очень рано повзрослела. У меня просто не было другого выхода. Довольно скоро выяснилось, что бабушка плохо приспособлена к уходу за такими больными, как мама. Она имела обыкновение впадать в панику в самые неподходящие моменты. Однажды, во время очередного приступа, пытаясь вставить маме в рот ложку, чтобы та не прикусила язык, бабушка сломала ей передний зуб. Мне пришлось учиться, и учиться очень быстро, помогать ей: во время припадка держать маму за руки или за ноги, всовывать ей между зубов мокрый кусок фланели и даже перетаскивать ее по полу, чтобы придать телу более безопасное положение. А после этого я отправлялась в школу.

Через какое-то время благодаря лекарствам мамино состояние стабилизировалось, а потом она почувствовала себя лучше и даже решила до некоторой степени вернуться к активной жизни. По совету своей подруги Лили она начала работать добровольной помощницей в «католическом» клубе моряков в порту. Вследствие чего в наш дом зачастили ее новые приятели-моряки: Энтон, Феликс, Карл, Эшли. Ни один из них не вызывал у меня симпатии, не потому, что я ревновала к ним маму, а потому, что, когда особо приближенные из них задерживались у нас в гостях, мне, будто бессловесной кукле, приходилось сидеть на коленях у этих чужих и не очень цивилизованных людей, от которых всегда странно пахло морем. Выбранное мамой занятие крайне не нравилось бабушке, и в этот период между ними постоянно вспыхивали мелкие и крупные ссоры, несколько раз даже кончавшиеся рукоприкладством, и в результате мама довольно часто и подолгу отсутствовала на Блит-стрит.