Как я была принцессой - [11]

В те годы я не испытывала особого желания учиться, закончить школу и получить диплом. Гораздо более важным мне казалось поскорее освоить какую-нибудь профессию. Школьное образование представлялось мне бессмысленным и ограниченным, а мои одноклассники – наивными до глупости. Я понимала, что бесполезно и даже опасно пытаться рассказать кому-нибудь из них о том, что происходит у нас дома. Что могли подростки из обычных семей понять в том цирке, который творился в нашей? С таким же успехом я могла рассказать об этом инопланетянам: между нами не было и не могло быть ничего общего. И тем не менее я страстно завидовала их простой, безопасной и нормальной жизни. Где-то в середине десятого класса я окончательно и навсегда забросила учебники. Мне было ясно, что они никогда не дадут мне освобождения от мамы и Роджера. Надо было другим способом искать свое место в этом мире.

Любовь к танцу по-прежнему оставалась моим главным и тщательно охраняемым секретом. Мне приходилось скрывать его от мамы из-за ее резко негативного отношения ко всем западным влияниям в моей жизни. Всегда, сколько я себя помню, мама упорно пыталась вернуть меня к моим азиатским корням. При всякой возможности она напоминала мне, что я чужая среди австралийцев, что я не похожа на них внешне и что комфортно чувствовать себя я смогу только в обществе иностранных студентов, приехавших из Азии. Она внимательно следила за кругом моего общения и, запрещая мне дружить с моими сверстниками-австралийцами, всячески поощряла знакомства с выходцами из других смешанных азиатско-австралийских семей. Ни разу она не обсуждала со мной и уж тем более не поощряла мое увлечение балетом. Единственным танцевальным кружком, который она охотно разрешала мне посещать и даже стала в нем членом родительского комитета, был кружок классического танца Бали и Явы при Австралийско-Индонезийской ассоциации. Общаясь там с другими родителями, мама получила прекрасную возможность заняться наконец своим излюбленным делом: сочинением невероятных сказок о моем происхождении. У нее имелась досадная привычка менять мою этническую принадлежность в зависимости от того, с кем она беседовала в данный момент. К собственному удивлению, я выясняла, что являюсь то наполовину индонезийкой, то тайкой, то малайкой или китаянкой. У меня обнаруживались родственники и в Пекине, и на Суматре. Я очень устала от всей этой интернациональной чехарды.

Как и многие девочки моего возраста, я обожала некоторых актрис и мечтала стать похожей на них, когда вырасту. Самыми моими любимыми были Одри Хепбёрн, Вивьен Ли и Кэтрин Хепбёрн. Я восхищалась их красотой, живостью, элегантностью, а также умом и темпераментом. Но в конце концов мне пришлось с горечью признать, что внешне я никогда не буду похожа на своих идолов. Это стало для меня довольно серьезным ударом. Я ощущала себя австралийкой, я думала как австралийка, я была австралийкой, но в то же время понимала, что из-за внешности ко мне всегда будут относиться как к чужой. Подростку очень трудно смириться с этим. У него и так хватает проблем в отношениях с миром, и на их фоне понимание того, что его внешность не соответствует общепринятым стандартам, превращается в настоящую пытку. Кроме того, родители никоим образом не поддерживали и не ободряли меня, и в результате моя самооценка равнялась почти нулю.

Моя первая и единственная встреча с отцом состоялась в 1977 году, когда он уже умирал от рака горла и носа. Я долгие годы мечтала о том, как он спасет меня от мамы и Роджера, подхватит на руки, унесет прочь от них и я уже никогда больше не буду одинока. Мне часто снился большой мужчина без лица, и я верила, что только он подарит мне ключ к самой себе. Я вся словно открывалась ему навстречу, готовясь принять ту часть себя, которой мне всегда недоставало. Я жаждала задать ему сотни вопросов. Мне не терпелось узнать, кто я, зачем и почему. Но важнее всего мне было услышать от отца, что он хотел, чтобы я появилась на свет. Он так и не сказал мне этого.

В Сингапур я полетела вместе с мамой. Она категорически отказалась отпустить меня вдвоем с кузиной, заявив, что мне неприлично встречаться с отцом наедине. (Я дорого заплатила за то, чтобы эта встреча вообще состоялась: в ночь перед нашим отъездом Роджер и мама обошлись со мной так жестоко, что на «скорой» меня увезли в больницу и там под общим наркозом извлекли из моего тела посторонний предмет, который они туда засунули. Пока это происходило, Роджер распевал какие-то странные заклинания; мама предупредила, что если я расскажу врачам о том, что случилось, то никогда не увижу своего отца.) Все это произошло в тот день, когда умер Элвис Пресли.

Едва мы вышли из самолета, на нас обрушилась волна раскаленного воздуха, и я не могла понять, как люди могут жить в такой жаре и влажности. Когда мы дошли до здания аэропорта, я уже с трудом дышала, судорожно хватая ртом воздух. Нас встретили родственники отца и отвезли в дом моего дяди, где он ждал нас.

Я вошла в комнату, и отец поднялся мне навстречу. В руке он держал двух огромных плюшевых панд, вероятно подарок. Я шагнула к нему, но мама, отодвинув меня в сторону, тут же выступила вперед, подошла к нему первой и довольно холодно и отрывисто поздоровалась. Отец был ошеломлен. Наверное, он совсем не ожидал увидеть ее. К тому же мама нисколько не походила на ту тоненькую девушку, которую он знал раньше. Вместо нее он увидел женщину с усталым и злым лицом, весящую почти девяносто килограммов. Потом отец повернулся ко мне, и у меня замерло сердце. Я почему-то ждала, что он сразу же скажет, что любит меня, что между нами немедленно установится невидимая прочная связь, но ничего подобного не случилось. Стало понятно, что он ожидал увидеть совсем маленькую девочку (поэтому и плюшевые панды) и теперь был разочарован, обнаружив вместо нее долговязого подростка, выглядящего к тому же гораздо старше своих четырнадцати лет. Первые фразы, которыми мы обменялись, вышли сухими и неловкими – в конце концов, мы с отцом были совсем чужими друг другу.