Как выйти из террора? Термидор и революция - [7]

Хотя от времен Революции до нас дошло немало текстов, не стоит забывать, что культура той эпохи оставалась преимущественно устной и, в частности, политическая информация циркулировала в народных массах, как правило, именно таким образом.

Особенно ярко это видно на примере парижских «народных восстаний», когда десятки тысяч людей вступали в контакт непосредственно на улице. Таким образом, распространявшийся устно слух оставлял мало следов, а даже если они и были, то весьма туманные. Так и от ночи с 9 на 10 термидора, когда зародился наш слух, до нас дошло огромное количество документов: отчеты о дебатах в Конвенте; протоколы революционных комитетов и собраний секций; доклады, которые эти комитеты наравне с командованием вооруженных сил секций час за часом отправляли в Комитеты общественного спасения и общей безопасности; протоколы Коммуны; бесчисленные свидетельства и т.д. Однако этот комплекс документов в равной мере (или даже прежде всего) показывает смятение, царившее той ночью среди действующих лиц. Это изобилие не заполняет вполне определенные лакуны и даже добавляет противоречия к тому смятению, которым отмечены рассказы о событиях. Кроме того, слух о Робеспьере-короле, как и любые другие циркулировавшие в обществе слухи, постоянно видоизменялся. Он существовал во множестве вариантов, от самых примитивных до наиболее изощренных, со множеством разветвлений, и его историю невозможно реконструировать, не составив их перечень — так, как это делают антропологи, однако в любом случае он будет весьма неполон.

Утром 9 термидора во время заседания Конвента, закончившегося арестом Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и других, наш слух еще не распространился. Бийо-Варенн называет Робеспьера тираном, используя этот термин и для выделения главного обвиняемого, и как оскорбительный эпитет. Депутаты Конвента подхватывают его, крича: «Долой тирана!», заклиная этими возгласами свой страх и мешая Робеспьеру этими повторяющимися восклицаниями взять слово. Тальен добавляет другие эпитеты: новый Кромвель, новый Катилина. Среди обвинений в адрес Робеспьера, сколь многочисленных, столь и разрозненных, отсутствует обвинение в желании восстановить королевскую власть и вдобавок самому стать королем. Во время этих дебатов намек на «трон» появляется лишь один раз — в риторических пассажах Фрерона против Кутона: «Кутон — это тигр, жаждущий крови национального представительства. Он осмелился, развлекаясь, как король, говорить в обществе Якобинцев о пяти или шести головах депутатов Конвента. А ведь это было лишь началом, и он мечтал превратить наши трупы в ступени, по которым взошел бы на трон». Пассаж оказался смехотворно нелепым; Кутон парировал его одной фразой, показав на свои парализованные ноги: «Ну да, я хотел взойти на трон...»

Во время бурных дебатов никто не потрудился уточнить, какую форму правления хотел установить «новый тиран». Эли Лакост говорит о каком-то триумвирате, состоявшем из Робеспьера, Сен- Жюста и Кутона. Барер упоминает об угрозе военной диктатуры, обличает тайные связи «заговорщиков» с аристократами и заграницей. Он ссылается на некоего захваченного в плен в Бельгии «вражеского офицера», якобы поведавшего: «Все ваши успехи — ничто; мы по-прежнему надеемся вступить в переговоры о мире с одной из партий, какой угодно фракцией внутри Конвента и вскоре сменить правительство». Он негодует по поводу «аристократии, радующейся нынешним событиям... той аристократии, которую мы не смогли извести, несмотря на все наши усилия, и которая прячется в грязи, когда она не в крови, аристократии, [которая] пришла, начиная со вчерашнего дня, в движение, весьма напоминающее деятельность контрреволюционеров».

В «Обращении Национального Конвента к французскому народу», принятом в конце этого заседания, но составленном Барером загодя, несколькими часами раньше, перечисляются все опасности, которым подвергается Революция. «Революционное правительство, ненавидимое врагами Франции, подвергается нападкам уже в нашей среде; республика клонится к закату; кажется, что аристократия торжествует, и роялисты вот-вот появятся вновь. Граждане, хотите ли вы в один день потерять шесть лет революции, жертв и отваги? Хотите ли вновь вернуться под ярмо, которое сбросили с себя? ...Если вы не сплотитесь вокруг Национального Конвента, [...] победы превратятся в бедствие, и французский народ окажется беззащитен перед ужасами внутренних распрей и местью тиранов. Прислушайтесь к голосу родины вместо того, чтобы присоединять ваши крики к крикам недоброжелателей, аристократов и врагов народа, — и отечество вновь будет спасено».

Таким образом, «заговорщики» приравниваются к роялистам путем намеков и аллюзий на общую для тех и других цель — уничтожение Республики; однако о Робеспьере-короле речь пока не идет. Этот шаг будет сделан вечером 9 термидора в атмосфере охватившей Конвент паники. Возобновив заседание около 19 часов, Конвент час от часу получал все более и более тревожные известия: восстание Коммуны, которая призвала секции «подняться в полный рост»; перемещение вооруженных сил секций, информация о настроениях которых была весьма противоречивой; появление на площади Единства (бывшей площади Карусели) канониров, сопровождавших Анрио (незаконно арестованный во второй половине дня Комитетом общей безопасности, ныне он объезжал улицы верхом на лошади, обращаясь с речами к канонирам и войскам секций); освобождение Робеспьера и других арестованных депутатов. Однако первые следы этого слуха прослеживаются не по выступлениям в Конвенте. Ни в декретах, ставивших вне закона Робеспьера, остальных арестованных депутатов и восставшую Коммуну, ни в ходе бурной и беспорядочной дискуссии, последовавшей за их принятием, не упоминаются «королевские намерения» Робеспьера.