Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал - [46]

— Дождь — не снег, спасибо тебе, Перуне! Помыться-то нам давно пора… Эх, водичка хороша — не теплая, не холодная, в самый раз, приятно как по спине течет… Апчхи!

— 25 В ГОСТЯХ У КОЧЕВНИКОВ

Местность вокруг березовского отряда незаметно менялась. За один день разницу увидеть было невозможно, но по прошествии недели путешественникам уже не верилось, что выезжали из Киева по глубокому снегу: все возвышенности были бесснежные, обдутые ветром, кое-где даже высовывалась закоченевшая травка. Воздух и в самом деле потеплел — не обманули греки. Верблюды шагали все легче и быстрее.

Однажды вечером березовцы хотели остановиться и поставить юрту, но верблюды не послушались: еще некоторое время они упрямо топали вперед и наконец привезли седоков к кочевому селению. Мужики сначала испугались, но печенеги встретили их улыбками и поклонами, так что, оказалось, ночевать можно и у кочевников — и с большим удобством.

— Шайтан![5] Шайтан! — кричали печенеги, показывая на русских путешественников пальцами.

— Здрасьте, я шайтан! Молодцы, что узнали, — бахвалился Чудя.

— Шайтан! — говорили печенеги, показывая на Добрилу.

— Нет, он не шайтан, куда ему! — махал руками Чудя и тыкал себе в грудь. — Я шайтан! Меня и слушайте!.. Песни сегодня пели? В бане мылись? Ну-ка ты, рыжий, подойди сюда, шею-то покажи, небось грязная?..

Добрило только головой качал, любуясь на болтуна-Чудорода, а кочевники кивали и кланялись. Весть о небывалых колдунах и их небесном божестве летела по степи далеко впереди березовцев, поэтому повсюду их принимали со страхом и уважением.

Круглые печенежские юрты были теплыми и хорошо защищали от ветра. В центре жилища всю ночь горел костер, а дым от него выходил через дыру в потолке. Печенежские хозяйки кормили березовцев невероятно вкусным кушаньем под названием «плов» — кашей, перемешанной с мясными кусочками и сушеными фруктами. Добрило в ответ угощал узкоглазеньких кривоногих чумазых детишек велесовыми сладостями и медом.

— За что они тебя так все любят, ума не приложу, — позавидовал Чудород, наблюдая, как суетятся вокруг бортника полдюжины печенежских малышей, Дуняшка, верблюд Плюнька и еще пара кочевников устрашающего вида, которые, наверно, никак не могли отправиться в набег на мирное селение, не получив по засахаренному персику.

Добрило, старательно деля угощение на равные части, чтобы лакомки не передрались, ответил со вздохом:

— У меня пятеро детей и двенадцать внуков… если не знать все их прожорливые детские повадки, в нашем семействе живым не останешься… Как они там без деда, шмелятки мои?…

Плюнька, чувствуя, что хозяин загрустил, нежно чмокнул его в ухо, а один из устрашающих печенегов, потеряв терпение, потянул моченое яблоко из добрилиной руки. Добрило рассеянно выпустил яблоко, глядя поверх чужих детишек на холодную степь, откуда березовцы приехали и за которой среди лесов тонула где-то в сугробах родная деревня… А в деревне стоял построенный еще добрилиным прадедом большой теплый дом с просторным двором. А во дворе бегали, валялись, ездили друг на дружке, падали с забора, таскали друг друга за уши, дразнились, ябедничали и кричали двенадцать курносых медоходиков, дедушкина забота и отрада…

— 26 ЗЕЛЕНАЯ ТАВРИКА

На исходе второй недели березовский отряд приехал к обширному водному пространству, круглым пятном лежащему вровень с травяной долиной. В речке Березке, пробегавшей мимо родного селения, даже заяц утонуть не мог, так что деревенским жителям никогда не приходилось видеть так много воды. Изумлению их не было предела, но изумлялись они напрасно: это был всего лишь мелкий морской залив, он скоро остался позади и чудесные верблюды зашагали по земле плодородного полуострова, именовавшегося в те времена Таврикой[6]. Путешественников окружила приморская зима — прохладная, но приветливая и на удивление зеленая. Черное море, омывавшее Таврику с трех сторон, грело ее все холодное время года, поэтому по равнине стелилась трава и повсюду виднелись низкорослые можжевельники и кустики со странными, скатанными в трубочку, колючими листиками, которые не опадают с них круглый год. Далеко впереди, в сторону утреннего солнца — там, куда уверенно несли людей волшебные верблюды, — вставали зеленеющие округлые горы с редкими скалами на макушке. В трещинах скал, на высоте, лежал белый снег, и можно было иногда видеть, как его взметают и кружат короткие метели.

Около полудня березовцы нагнали престарелого монгола в полосатом халате, везшего на ослике запас веток для очага.

«Ну и одежда. Женская юбка пришита прямо к рубахе. И не стыдно ему, едет, как будто так и надо,» — думали русские путешественники, разглядывая монгола, его халат, бритую голову и узкие, как у печенега, глаза.

Монгол остановился у дороги и кланялся. «Богатый караван, — думал он. — Наверно, русские князья едут.»

— Эврика! — приветствовал чужеземца Веприк, употребив единственное знакомое ему нерусское слово.

— Африка! — добавил на всякий случай Чудя.

«Африканские, оказывается, князья, — решил престарелый монгол. — А вроде на русских похожи. Болтают по-африкански, ничего не понятно.»