Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал - [28]

Сказав так, он набрал высоту и поволок Фукидида в свое логово.

— 15 ВЕПРИК СОБИРАЕТСЯ В ДОРОГУ

Веприк все ждал и ждал свою голубку: сможет ли выбраться из змеева подземелья? Найдет ли дорогу домой, в Березовку? Осилит ли дальний путь? Маленький охотник подолгу стоял на пригорке возле рощи, откуда смотрел вслед ненавистному Горынычу, потом бежал домой, проверял в гнезде — не вернулась ли уже без него? Ручной голубь, оставшийся один, растерянно кружил над головой, не знал, куда делась подруга.

Веприк ждал-ждал и все равно пропустил долгожданное появление: вышел на шестой день из избушки, а голубка, измученная, сидит, как ни в чем ни бывало посреди двора и снег возле себя клюет. Только что не было — и уже тут. Мальчик подхватил птицу на руки и нашел привязанную к лапкам ленточку из бересты, сплошь усеянную греческими значками. Когда он рассмотрел, чем кора привязана, у него закружилась голова: красные яркие ниточки, как на маманькином платке.

Веприк осторожно снял фукидидово письмо, наклонился и от избытка нахлынувших чувств поцеловал голубку в усталые крылышки. Под перьями, среди пуха, мальчик обнаружил на теле птицы множество песчинок. Он, едва дыша, принялся перебирать перышки и увидел, что в пух на животе и крыльях у голубки набилось мелкого, блестящего песка, белого, почти как снег. На спинке и на крыльях сверху он нашел песок другого цвета — желтый, почти что такой же, как у речки на берегу, но помельче. И на послании Фукидида к воску тоже прилипло несколько песчинок — крупных, угловатых, черных.

Веприк бегом бросился в дом, нашел в сундуке чистое полотенце, положил в него бересту, ниточки, потом, успокаивающе шепча, почистил голубке перышки, стараясь не перемешивать песок, поглядел вокруг себя, соображая, как бы его завернуть, чтобы не рассыпался. Он отрезал три тонких ломтика сала, погрел у печки, чтобы стали мягкими и обвалял каждый в своем песке. Они затвердеют на морозе и песчинки окажутся крепко приклеенными. Потом отдельно завернул ломтики в тряпочки и наконец сложил все свои сокровища в мамкин железный ларец. На душе у него было и тревожно и радостно. И страшно, что опять ничего не выйдет. Даже подташнивало немного от волнения. Он огляделся, соображая, что еще ему пригодится — надо было идти в Киев. Там — греческий двор, где живут чужеземные купцы. Он найдет грека, к которому велел ему сходить Фукидид, тот прочитает голубиное письмо. На глаза ему попалась спящая, разметавшаяся на резной лавке, Дуняшка — вот о ком надо было подумать.

Мальчик решил было попросить тетю Чернаву взять девочку к себе, но вспомнилась ему маленькая толстенькая фигурка на корточках, привязанная за ногу во дворе. Конечно, он и сам запирал Дуньку в избе, чтобы не надо было за ней следить, но такая жалость неожиданно подступила к горлу, что он чуть не расплакался. Девчонка маленькая, без отца, без матери, конечно, кому она нужна — нянчиться с ней.

У Добрилы в семье было много малышни, Веприк подумал, надо попросить их взять Дуняшку — одним больше, одним меньше, не такая уж для них забота. Веприк побежал к бортникам.

У тети Чернавы маленьких детей не было, а тут наоборот — весь двор был занят ребятней, многочисленным потомством медоходов: медоходики мал-мала-меньше. Большинство из них были мальчики, которые, не обнаруживая никаких признаков усталости, лупили друг друга и таскали за волосы. Один только лежал и плакал, упав с забора, а возле него стояла маленькая девочка, показывала ему язык и дразнилась: «Плякса! Плякса!»

«Ну и очень хорошо, — немного неуверенно подумал Веприк. — Дуняшке полезно будет здесь пожить. За себя постоять научится… если жива останется.»

Из низкой просторной избы с шумом вывалились бортники, на ходу оживленно о чем-то споря. Первым шел Бобр, смотрел он назад. Споткнувшись об одного из малышей, он свалился наземь, повалив еще несколько детишек. Некоторые остались на ногах, и об них споткнулся шедший следом Бобрец, а оставшихся внучат сшиб Добрило, который накрыл семью своим грузным телом, словно туча набежала. Взрослые и дети плакали, смеялись, ругались, возились, пытались встать на ноги и мешали друг дружке.

— Ты что же под ноги не смотришь? Опять калечишь мне детишек! — заругался Бобрец на Бобра, подбирая с земли одного из малышей.

— А ты что же не своих подбираешь? — сердито спросил Бобр, отбирая ребенка.

— Как же не своих, это же мой Бояшенька, — заявил Бобрец, утягивая ребенка к себе.

— Какой это Бояшенька! Это ж моя Малушенька! — отвечал Бобр, плюнув на ладонь и пытаясь оттереть с детского лица толстый слой грязи.

— Отстаньте от меня, — завопил ребенок. — Я вообще не из ваших, я соседский!

— Вепря! Ты чего? — крикнул Добрило, барахтаясь на внучатах, которые из озорства нарочно теперь мешали деду подняться.

— Не, я так! Ничего! — торопливо ответил Веприк и пошел восвояси. Не смог он решиться оставить маленькую сестренку в этом разбойном приюте.

Тут как раз пришлось ему проходить мимо двора старосты Пелгусия. У Пелгусия была дочь, сама уже старушка. Жили они теперь с мужем вдвоем: дочери жили в другой деревне, а Пелгусия змей утащил. Они были Лешакам дальними родственниками.