Как убивали Сталина - [11]
При всем при этом (с учетом нарастания резкости ленинских оценок в адрес Сталина) Ленин до 31 декабря вряд ли знал о «телефонном конфликте», во всяком случае о главной его подробности или, говоря словами Крупской, о «грубейшей выходке» Сталина. А если и знал, то только то, что Сталин, по рассказу Крупской, вряд ли позволительно воспользовался сосредоточенной в его руках необъятной властью генсека. 31-го же декабря впервые в записях под диктовку встречается обвинение Сталина в грубости. Правда, делается это пока что в скрытой форме, т. е. говорится: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела (Имеются в виду «сугубая осторожность, предупредительность и уступчивость». — НАД.), является… грубым великорусским держимордой».
Почему я обращаю внимание на обвинение именно в грубости? Да потому, что именно на грубость Сталина трижды делает ударение Крупская в своей жалобе Каменеву и Зиновьеву. (Примечание. Склонность Сталина к грубости была подмечена еще в Духовной семинарии. 16 декабря 1898 года в Кондуитном журнале есть запись: «Ученик Джугашвили вообще непочтителен и груб в обращении с начальствующими лицами…» А Хрущев говорил: «У Сталина был… грубый темперамент, но его грубая манера не означала всегда злобность по отношению к людям, с которыми он грубо обращался. Я часто сталкивался с его грубостью. Но Сталин любил меня».) Так ЧТО не случайно, находясь все эти дни и ночи прежде всего под воздействием информационного и эмоционального поля Крупской, Ленин 4 января 1923 года, услышав все подробности «телефонного конфликта», продиктует следующее «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года». «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места (Какое-то загадочное предложение, когда достаточно просто поставить вопрос о переизбрании и выбрать более достойного, в том числе и в этом отношении. — НАД.) и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. (В этой оценке Ленина явно прослеживается отзвук «телефонного конфликта» Крупской со Сталиным. — НАД.) Это обстоятельство, — говорит дальше Ленин, — может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
В связи с этими словами Ленина Сталин в те годы, по крайней мере дважды, просил переизбрать его, однако при выборе «из двух выдающихся вождей» господствовало мнение: «Не Троцким же его заменять…»
В ленинском Завещании бросаются в глаза 2 постоянно присутствующие линии: политическая (вызванная возможностью раскола партии) и личная (навеянная прежде всего обстоятельствами «телефонного конфликта»). Первая — выверенная всем развитием событий. Вторая — сложившаяся явно под влиянием жены, у которой в эти дни, по ее собственному признанию, «нервы напряжены до крайности». Отсюда, ее оценки Сталина переходят в Завещание Ленина и как бы становятся в полной мере и его оценками. Короче, как говорят во Франции, если что-то не так — ищите женщину!
А не так выглядит нечто весьма существенное. Вот оно — это нечто — заявление Ленина о Сталине на XI съезде РКП(б) весной 1922 года: «Аппараты партийный и советский следует размежевать. Сделать это страшно трудно: людей нет! Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? Что мы можем сейчас сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разбираться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами?
Ведь это все политические вопросы! И разрешать эти вопросы необходимо, это — вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей наций мог бы подойти и подробно рассказать, в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина».
Если сравнить эти выверенные годами выводы находящегося в форме политика и сложившееся вдруг (4 января 1923 года) не без активного влияния жены мнение истерзанного жестокой болезнью человека, то сразу станет ясно, чему следует отдать предпочтение. Поэтому именно так в те годы воспринимало Сталина большинство ведущих людей партии, начиная с самого Ленина. В противном случае выходит: не прошло и года, как Сталин стал совершенно другим. Иначе говоря, получается, что Ленин, с его потрясающим знанием людей, насчет Сталина в корне ошибся. Предполагать такое о Ленине по меньшей мере — наивно! Более того, по ленинской оценке от 24 декабря 1922 года Сталин — один из «двух выдающихся вождей современного ЦК», а по оценке от 4 января 1923 года вдруг предлагается «обдумать способ перемещения Сталина» с поста генсека. Напрашивается вопрос: «Что такое сверхнеобычное и катастрофическое сделал в политике за эти 10 дней Сталин, чтобы у Ленина произошло столь крутое прозрение, перечеркнувшее его знание Сталина на протяжении 20 лет? Где он(?) его (Сталина) предательский «октябрьский эпизод», — как это было у Зиновьева и Каменева, — чтобы Ленин так резко изменил к нему свое отношение…» Ответ один: «Главная причина — «телефонный конфликт», случай на личной почве: будучи в другом состоянии, Ленин никогда бы не принял решение перенести на партийные дела личные отношения и тем более не стал бы делать так далеко идущие политические выводы при столь субъективной информации, получаемой им лишь от одной, от оскорбленной, стороны, и не ведая, что скажет сторона противоположная. Такой, явно ограниченный, подход всегда осуждался самим Лениным, а в данной ситуации был допущен только потому, что Ленин объективно чрезвычайно зависел тогда от своего тяжелого состояния». Это подтверждает хотя бы такая запись Фотиевой 14 февраля 1923 года: «Владимир Ильич вызвал меня в первом часу. Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже».
Книга представляет собой исследование англо-афганских и русско-афганских отношений в конце XIX в. по афганскому источнику «Сирадж ат-таварих» – труду официального историографа Файз Мухаммада Катиба, написанному по распоряжению Хабибуллахана, эмира Афганистана в 1901–1919 гг. К исследованию привлекаются другие многочисленные исторические источники на русском, английском, французском и персидском языках. Книга адресована исследователям, научным и практическим работникам, занимающимся проблемами политических и культурных связей Афганистана с Англией и Россией в Новое время.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дмитрий Алексеевич Мачинский (1937–2012) – видный отечественный историк и археолог, многолетний сотрудник Эрмитажа, проникновенный толкователь русской истории и литературы. Вся его многогранная деятельность ученого подчинялась главной задаче – исследованию исторического контекста вычленения славянской общности, особенностей формирования этносоциума «русь» и процессов, приведших к образованию первого Русского государства. Полем его исследования были все наиболее яркие явления предыстории России, от майкопской культуры и памятников Хакасско-Минусинской котловины (IV–III тыс.
1968 год ознаменовался необычайным размахом протестов по всему западному миру. По охвату, накалу и последствиям все происходившее тогда можно уподобить мировой революции. Миллионные забастовки французских рабочих, радикализация университетской молодежи, протесты против войны во Вьетнаме, борьба за права меньшинств и социальную справедливость — эхо «долгого 68-го» продолжает резонировать с современностью даже пятьдесят лет спустя. Ричард Вайнен, историк и профессор Королевского колледжа в Лондоне, видит в этих событиях не обособленную веху, но целый исторический период, продлившийся с середины 1960-х до конца 1970-х годов.
В работе впервые в отечественной и зарубежной историографии проведена комплексная реконструкция режима военного плена, применяемого в России к подданным Оттоманской империи в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. На обширном материале, извлеченном из фондов 23 архивохранилищ бывшего СССР и около 400 источников, опубликованных в разное время в России, Беларуси, Болгарии, Великобритании, Германии, Румынии, США и Турции, воссозданы порядок и правила управления контингентом названных лиц, начиная с момента их пленения и заканчивая репатриацией или натурализацией. Книга адресована как специалистам-историкам, так и всем тем, кто интересуется событиями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопросами военного плена и интернирования, а также прошлым российско-турецких отношений.
Автор — полковник, почетный сотрудник госбезопасности, в документальных очерках показывает роль А. Джангильдина, первых чекистов республики И. Т. Эльбе, И. А. Грушина, И. М. Кошелева, председателя ревтрибунала О. Дощанова и других в организации и деятельности Кустанайской ЧК. Используя архивные материалы, а также воспоминания участников, очевидцев описываемых событий, раскрывает ряд ранее не известных широкому читателю операций по борьбе с контрреволюцией, проведенных чекистами Кустаная в годы установления и упрочения Советской власти в этом крае. Адресуется массовому читателю и прежде всего молодежи.