Как убивали Сталина - [10]

Обстановка, в которой писалось Завещание

Чтобы лучше понимать происходившее, воссоздадим обстановку, в которой рождались в Завещании неоднозначные ленинские характеристики основных деятелей ЦК. Для этого вернемся в 24 декабря 1922 года.

Каменев, — а скорее всего и Зиновьев, — уже прочитали адресованную им вчера Крупской жалобу на Сталина с просьбой «оградить… от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз». А что же сам Ленин? Ленин — в заботах, чтобы ему было разрешено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, продолжать диктовать его «дневник». Врачи категорически возражают. Тогда Ленин ставит вопрос ультимативно: или ему будет разрешено, или он совсем откажется лечиться. Врачи просят посовещаться и докладывают об ультиматуме в ЦК, Сталину. Собирается совещание.

После совещания Сталина, Каменева и Бухарина с врачами принимается решение: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характера переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

Несомненно, это решение касается и Крупской, что не может не вызывать у нее внутреннего раздражения, которое, чем она больше думает о «телефонном конфликте», тем труднее становится скрывать. Ведь это фактически прямой удар в ответ на ее жалобу Каменеву, ибо Каменев проявил солидарность со Сталиным при принятии решения об усилении больничного режима для Ленина. Получается, что Сталин был прав, когда, выполняя установку пленума, по телефону давал указания о том, как она должна вести себя с Лениным. Прав… за исключением, разумеется, слов о постели. Короче говоря, в ответ на жалобу она получает от Каменева поддерживающее Сталина решение целой комиссии!

Вероятно, Каменев сообщил Сталину о ее жалобе и имел с ним разговор. Потом было совещание с врачами, на котором Каменев убедился, что в отношении сталинских требований о соблюдении больничного режима для Ленина Крупская явно не права; потому и был в решении комиссии заодно со Сталиным. А грубости насчет постели, видимо, просто не придал такого, как Крупская, значения. Да и до того ли ему вместе со Сталиным, Бухариным и врачами было, если Ленин оказался на грани… Впрочем, вероятней всего, именно после разговора с Каменевым Сталин пожалел о вырвавшемся у него насчет постели и счел необходимым обратиться к Крупской с просьбой забыть сказанное, на что она «выразила согласие».

От опытного взгляда Ленина наверняка не могло ускользнуть то состояние Крупской, в каком она находилась после «телефонного конфликта» со Сталиным, а тем более после решения по этому делу целой комиссии. По словам современников, Ленин очень хорошо знал людей и, конечно, Крупскую, чтобы понять, что такое ее угнетенно-раздраженное состояние явно иного порядка, нежели ее состояние беспокойства по поводу его здоровья. Ведь беспокойство по поводу его здоровья ему приходилось наблюдать у нее уже не раз, и поэтому он мог точно отличать его от других видов беспокойств. Судя по тому, как довольно обычно Ленин после диктовки 1 части «Письма к съезду» в тот же день посылает ее Сталину, напрашивается вывод, что 23 декабря Ленин еще не знает о «телефонной войне», но уже, по поведению Крупской, начинает понимать, что что-то произошло.

Не исключено, что именно с этого момента Ленин начинает пытаться выяснять: в чем дело? А может быть, Крупская и сама не выдерживает переполняющего ее нервного напряжения (вспоминаются ее слова Каменеву «нервы напряжены у меня до крайности»), особенно после совещания, и, еле сдерживая себя, чтобы не рассказать все, начинает выражать недовольство решением комиссии, что, конечно, в положении Ленина очень созвучно его личному восприятию, его личной реакции на решение о нем его товарищей по партии. Факт ленинского ультиматума относительно лечебных порядков говорит сам за себя, говорит о том, что Ленин проявляет несвойственное ему упрямство против бесспорно разумных доводов врачей. Поэтому нервные комментарии Крупской находят у него отклик, явно далекий от истины. А замечания Крупской в адрес Сталина и других, которые дескать дошли уже до того, что диктатуру пролетариата начинают распространять и на сугубо личные отношения в их семье, производят на Ленина такое впечатление, что он уже не может не находиться под его влиянием, когда решается с 6 до 8 часов вечера продиктовать 2-ю часть, а затем на другой день, 25 декабря, и концовку 2-ой части «Письма к съезду», в котором наряду с дальновидными политическими решениями возникает и очень личностное только что скорректированное отношение к Сталину.

Разумеется, личностные оценки Крупской встречают у Ленина частую поддержку еще и потому, что уже дней за 10 до этого он был заряжен обострением грузинского национального вопроса, в каком Сталин, Дзержинский и Орджоникидзе повели себя, по его мнению, совсем не так, как подобает настоящим интернационалистам… особенно в случае с рукоприкладством Орджоникидзе в ответ на оскорбление. Кстати, и в этом случае в продиктованной после «телефонного конфликта» статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации» наблюдается явно нарастающий перебор в выражениях против Сталина, хотя учинил рукоприкладство Орджоникидзе.