Как стать искусствоведом - [30]

«А какое вино было у хозяек?» – можете вдруг спросить вы. А я вам отвечу: красное вино из белой коробки с надписью «ООО Олимп». Что еще хотите вы узнать про это вино? Я и сам читать дальше не стал, для меня винодел с таким вологодским выговором – лучшая из рекомендаций. И если вы уж так хотите знать название, пусть будет – «Жена Цезаря» – это красиво и вне подозрений, или попроще – вино красное «Приёмистое».

И колышется озерцо человеческое, натекшее в прогретый подвальчик. И тут – обязательно, никак без этого нельзя – фоном, тихонько задребезжит что-то похожее на Окуджаву: «До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад…»

10. Отдых от искусствоведения

Сколько можно уже резвиться на своей небольшой профессиональной полянке! Посмотрите на всё это свежим и отрешенным взглядом: вернисаж, публика, художник, критик…

Масштабируйте событие, представьте, как оно выглядит из соседнего музея, города, континента, планеты, солнечной системы.

Успокойтесь: вас, всех вас, всех нас – не было видно уже на первом уровне масштабирования.

Поезжайте в соседний музей, город и далее – по списку: проверьте оттуда свои оптические умозаключения на практике.

Потеряйтесь для всех на время и, по возвращении, почувствуйте новизну оставленного и радость обладания существующим.

Волошинская полинезия

Уже малолюдный и еще холодный феодосийский поезд – конец сентября. Одеял пока нет, выдают китайские покрывала с иероглифами. Соседки к утру накрылись свободными матрацами, дыхание стало бледным паром. Первый украинский восход обнаружил за стеклами вагона желто-белые локоны трав. Иней. От пограничной станции прочесывают состав офени:

– Носки, колготки детские! – Между собой: «Кривой Рог – он хоть короткий, но полный». С кавказским акцентом: «Конфеты воруем, дешево продаем!»

Устраиваясь на постой, отмечаешь свою еще континентальную нервозность. Хозяева, чудные флегматики, лениво беспокоятся: «Сыровато у нас». С южным равнодушием-радушием поясняют: «Будете кого водить – мы никогда не против». Напрочь отказываюсь водить. Сочувствуют: «Вас кто-нибудь обидел?»

Год назад Дому Волошина отметили столетие. Сделали новую набережную, вечерами подсвечивают фасад всеми оттенками анилиновой гаммы. На сам Дом это, как и всё прошедшее за сотню лет, не повлияло. Музей закрывается на обед. Экскурсовод задержался, и без него не могут отпереть верхний этаж, там капризный замок. Пробуют открыть, предлагают тебе, берешь ключ и понимаешь – родной, волошинский. Замок не меняли. Не говоря о рамах, половицах и остальном. От музея хорошо виден склон с тропой. К могиле. Дом стоит по центру бухты, на мысах – профиль и погребальный холм. Взбирающиеся туда, согласно изустной традиции, несут с собой камни. Часто гальки-записки: «Здесь были крутые парни», «Спаси и сохрани», «Волошин, помоги мне в бизнесе».

По выходным на пустеющий пляж рядом с Домом приезжают аборигены. Притертые группы, коллективы. Быстро раздеваются, купаются, наливают. Слышится начало добродушного тоста: «Не знаю, кто такой был Волошин, но предлагаю выпить за нас, пенсионеров…» Пляж бывает общий, писательский, нудистский и дикий. Границ не видно. Отдыхающий в костюме-двойке засыпает над разворотом газеты. Издалека виднеется крупный заголовок «Гостью разрезали на 17 кусков». Нудистка прячет лицо от солнца под брошюрой. Обложка – «Науки разума». В 9 утра по ненаселенному еще берегу ходит голый, бородатый, намазанный серой глиной человек и со вкусом распевает «Лучинушку».

Во всем – конец сезона. Мангалы заполнились пеплом так, что на шампуры надевают лишь некрупные куски мяса. Сквозь камни пляжа, сообразно нечаянному севу, выпустили по паре зеленых ушек бахчевые. В летних кинотеатрах «Пираты карибских морей» уступили место для встреч избирателей с кандидатами. На рынке появились осенние саженцы. Например, береза «русская красавица».

Пастернак грезил «нанять пролетку за шесть гривен». Здесь сторгуешься до Феодосии за три гривны. Называют их, как и ушедшие купоны, рублями. Из уроков украинского понравилась реклама, где обещали «10 000 захоплюючих подарункiв». Русский язык стесывается местным говором как прибоем. Даже конференция врачей названа не так сухо: «По проблемам в здоровье жителей поселка».

Карманный масштаб Кара-Дага. За час успеваешь обойти половину бухт, гор, долин, в чьих названиях торжествует зоо-, антропо– и прочий неуемный морфизм. Неутолимое желание сравнения ради анимации каменных силуэтов. Львы, слоны, лягушки, идущие монахи и они же – Петька с Василь Иванычем. Хребет Сюрю-Кая обезличили найденным профилем Пушкина. Тут же прилагаются стихи о том, как поэт «мимо проплывал на паруснике белом». Текст гида плещется на уровне моря коллективного отдыхающего сознания. С приливами пенистого юмора и лирическими отливами.

На вымирающей ночной набережной обнаруживает себя по-феллиниевски страшный праздник. Пустой бетонный загон с высокими решетками, где в черноте бьются резкие звуки и цветные вспышки. Чуть позже туда втягиваются местные силуэты. Дискотека ведь только по пятницам-субботам.

В татарском кафе никого, кроме меня. Официантки и кухарки садятся у круглого столика, в центр ставят блюдо семечек. Сообща припоминают, что происходит в любимых сериалах: