Как птички-свиристели - [21]

Человек прислушивался к собственному стону — болезненному, резкому «ооооо!». С каждым тяжелым, хриплым выдохом воздух царапал пересохшую гортань. «Ооооо!» Он попытался еще заговорить с соседом и почувствовал, что распухший язык не помещается во рту. Получилось лишь нечто похожее на «кар!» — так кричат вороны на телеграфном столбе.

Люди поделили между собой остатки воды. Он попил и оставил немного — ополоснуть лицо и пропотевшие подмышки. В воцарившейся тишине задремал, то совсем проваливаясь в сон, то в страхе просыпаясь. Когда американцы наконец открыли дверь, он уже успел в отличие от остальных прийти в себя настолько, чтобы попытаться убежать. Дождался, пока схватят первых двух, потом потихоньку выбрался из контейнера, воспользовавшись криками и беготней.

Он сжался под сиденьем автомобиля. Чувствовал одно: в нем совсем не осталось адреналина, только накатывали волны тошноты и усталости. Теперь человек и не мог вспомнить, зачем сбежал. Ему захотелось, чтобы его нашли. Они ведь дадут поесть? И поспать? Скоро сюда придут, подумал он, вот и все. Человек ждал, находя какое-то болезненное утешение в собственном безразличии.

Сначала он услышал приближение собаки — «ату!» эхом неслось по всей палубе откуда-то издалека и сверху, а потом пришли люди и принялись медленно ходить между автомобилями. Человек так же крепко держался за сиденье и все лежал, почти успокоившись, на мягком коврике на полу салона. Чувствовал искушение сделать усилие, подняться на колени и тем самым выдать себя. Лишь давняя привычка скрываться удерживала его. Он не тот, кто облегчает жизнь военным, полицейским или чиновникам. Это люди, от которых приходится прятаться, с которыми нельзя не ловчить. Показывать им в случае чего надо не свое лицо, а бесчувственную и безжизненную маску.

Последняя мысль приободрила прячущегося. У него есть еще привычки, значит, он не потерял себя окончательно в непроглядной тьме контейнера. В нем вдруг появилась новая уверенность, он ухватился за спинку водительского кресла. Человек знал, что делать, и стал тенью. Услышал голос, в ответ раздался смех, громкий, похожий на лошадиное фырканье, смех гвеило[35], от которого брызги слюны разлетаются во все стороны. «Хорошо, раз смеются», — подумал он. Значит, особо тщательно никого не ищут. Просто прохаживаются по палубе, и собаки их молчат, хотя и ясно: вот они, близко — когти стучат по металлу. Мелкой рыбешкой узкий луч фонарика скользнул в машину, быстро метнулся туда-сюда, и люди прошли дальше. Снова смех.

Позднее, когда крышка большого люка в задней части корабля медленно откинулась, поток дневного света хлынул на палубу и появились новые люди, пришедшие, чтобы одну за другой вывести автомобили на берег. Спрятавшийся под сиденьем приготовился ехать, но машина через минуту или две остановилась, и водитель — он весил немало, поэтому кресло прогибалось и давило на лицо — вылез и захлопнул дверь.

Беглец слушал, как в желудке урчит от голода. Совсем недавно никто не мог есть, а вот он набил себе рот галетами и поспешно проглотил гнилой огрызок, выброшенный кем-то еще несколько дней назад. Сейчас, похоже, внутри остался один воздух. Не смея пошевелиться, человек лежал ничком, чувствуя, что живот болезненно вздулся, и ждал сумерек.

Проворно бегая пальцами по клавиатуре, Том набирал:

«Неизменно, каждое утро, моя жена, подобно стольким жителям этого виртуального города, исполняет племенной ритуал. На кухне варится кофе, а она завладевает очередным худосочным выпуском „Нью-Йорк таймс“ и поспешно пролистывает его, пока не добирается до последнего раздела. Там можно узнать свою судьбу.

Оплачивать ставку астрологу газете „Нью-Йорк таймс“ не позволяет статус. Но издание публикует котировки американской фондовой биржи, которые отнюдь не уступают предсказаниям знаменитых ясновидящих прошлого или цыганских прорицательниц. И вот где-то в дебрях десятых, сотых и тысячных моей жене приоткрывается таинственное будущее.

У Бет, впрочем, есть выбор — опцион».

Короткое вступление для передачи Национального радио составлялось по форме не менее строгой, нежели форма сонета: у Тома в распоряжении имелось четыре минуты и 480 слов, отчего возникало ощущение, будто перед ним маленькая комнатушка, в которую хочется втиснуть чрезмерное количество мебели.

Перед Томом на полу лежали, раскрытые и перевернутые обложками вверх, «Избранные стихотворения» Поупа[36] (в потрепанном издании «Нансач») и «Путешествия Гулливера» Свифта — специально для написания планируемого радиокусочка. Дело в том, что Том намеревался неведомым образом за четыре минуты попасть из Сиэтла 1999 года в Лондон 1720 года и вернуться обратно; он собирался охватить и фантастические идеи Свифта (извлечение из огурцов солнечных лучей) и сетования Поупа на увлечение акциями («Любой Позор — ничто, теперь ведь Биржа есть, Добро и Красота забыты, Ум и Честь»), дабы рассказать о новоиспеченных интернет-компаниях и фондовых опционах. Когда Том дошел до 108 слов (у него была новая хорошая приятельница — функция текстового редактора под названием «Статистика»), он уже вовсю расписался о Бет — придется нещадно урезать.