Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию - [45]

Шрифт
Интервал

Старый раввин пел поминальную молитву в честь павших героев. Его бородка клинышком тряслась, когда он выводил фальцетом рулады, разукрашивая монотонный мотив. Его очки были покрыты инеем. Председатель погребального братства произнес брызжущую патриотизмом речь в память павших. Он был бледен от волнения, его голос то и дело срывался. Дети вокруг прыскали со смеху. Меня тоже разбирал смех, но я непоколебимо смотрел на Андрея. Хромой старший лейтенант, финн, приветствовал павших героев от имени вооруженных сил. Суть его речи сводилась к тому, что отдать жизнь за отечество может любой независимо от расы и вероисповедания. Плешивый еврей, майор запаса, поблагодарил от имени павших и заверил, что уж евреи-то за милую душу отдадут жизнь за любое отечество, которому это угодно.

Я заглядывал Андрею по очереди в оба глаза. Он был очень бледен под сенью немецкого стального шлема. Он разлагал аминокислоты на карбоксильные и аминогруппы: глицерины, аланины, серины, валины. Речи отзвучали, мероприятие близилось к концу; разводной почетного караула скомандовал «налево» и строевым шагом направился к воротам, три солдата последовали за ним. Андрей не шелохнулся. Он стоял на месте как вкопанный, глядя мимо меня, запутавшись в структурной формуле молекулы инсулина. Я тоже не заметил ухода солдат. Дружеские руки подвели переступающего негнущимися ногами Андрея к ожидающей у ворот группе солдат. Я вздрогнул от пронзительного лая какой-то шавки и поглядел в сторону стены. Поверх стены, ковыряя в носу, на меня смотрел рыжеволосый мальчишка. Лейтенант, разводной почетного караула, не стал делать Андрею выговор, полагая, что тот чрезмерно разволновался. Шагая вольным шагом, солдаты пошли в направлении крематория и исчезли из виду. Это было давно. С тех пор прошли годы.

Я встал со скамьи и пошел вдоль могил. В каждой покоился ребенок. Так они были закопаны — поодиночке. Таков еврейский обычай. Христиане также хоронят своих детей поодиночке, каждого ребенка в своей собственной маленькой могилке. В этом нет ничего удивительного. Таков христианский обычай. А вот не так давно в некоторых странах неевреи хоронили еврейских детей в общих могилах. И это тоже чуть не вошло в обычай. Правда, сперва детей полагалось убить. Возможно, бывали случаи, когда в общих могилах детей хоронили в стоячем положении, но это не значит, что таков еврейский обычай. Помимо того, не всех детей хоронили мертвыми. Захоронение заживо как особый вид наказания встречается в половине стран мира. Обычаи народов разнятся, думал я, проходя мимо детских могил. Эти дети были положены в гробы мертвыми и невредимыми. Счастливые дети. Я прошел мимо детских могил.

Я нашел водопроводный кран и напился. Посмотрел на семейную могилу потомственных еврейских заводчиков. Матово-черный запотевший гранитный куб весом в две тонны обманчиво напоминал несгораемый сейф. Земные останки клана были несокрушимо укрыты от вандалов. Его духовное наследие охранялось настоящим сейфом и законодательством Финляндии. «В этой стране хорошо жить», — казалось, вздыхали под могильным холмом. Могущественные люди страны кичились своим богатством и после смерти. Невзирая на расу, национальность, вероисповедание.

Когда я подступил поближе к этому монолиту, чтобы прочесть эпитафию, высеченную золотыми древнееврейскими буквами на его боку, из-за него выскочил маленький красноносый старик в сапогах и форменной фуражке. Часто моргая черными глазками-пуговками, он поднял руку с зажатыми в кулаке граблями.

— Как вы сюда попали? Что вы тут делаете? — пронзительно заверещал он.

— Просто взял и пришел. Я не собираюсь валить надгробные памятники, будьте спокойны.

— Уходите. Кладбище закрыто. Вы что, не заметили? Сегодня праздник.

— Дедуся, милый, для меня не существует никакого праздника.

— Прочь отсюда, прочь, прочь, — нервничал старик.

— Я не часто прихожу сюда, но вот теперь я здесь. Пришел посмотреть на собственную могилу, — объяснил я.

— Чью могилу? Сегодня праздник…

— Собственную могилу…

— Чью-чью? Ну да это не имеет значения…

Я указал в направлении моря, на еще не занятую сторону кладбища.

— Уходи, сумасшедший, не то я доложу общине… позвоню в полицию…

— Звони, — сказал я, засовывая руки в карманы.

Что-то ворча себе под нос, сторож опустил грабли. Я отправился в северный конец кладбища. Прошел мимо могилы моего деда Бени. Он запретил приносить на могилу цветы — всем, кроме меня и моего двоюродного брата Авива. Он терпеть не мог цветов. Тем не менее на его могиле стояла чаша с пучком увядших маков, которой я не ставил. Авива же, неизвестно почему, проживал в Панаме. Я решил было спросить у сторожа, откуда появились цветы на могиле Бени, кто их принес, но тут же сообразил, что старику было просто не поспеть охранять каждую могилу в отдельности. Зато он мог убрать увядшие цветы.

У северной стены кладбища росли кусты малины. Они принадлежали торговцу мясом Вейсбергеру. Он приходился мне каким-то дальним родственником, и когда-то мать притащила меня на его похороны. Ей это казалось очень важным, и я не хотел огорчать ее отказом, тем более что она была не из тех женщин, что любят ходить по похоронам. Она пыталась убедить и меня в том, что Вейсбергер заслужил, чтобы его проводили в последний путь, ибо он был безупречен как человек и как коммерсант. Иногда он даже дарил почти свежее мясо дому престарелых. Я заметил, что дом престарелых был основан лишь после смерти Вейсбергера, но мать ответила, что это не его вина.


Рекомендуем почитать
Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.