Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки - [5]

.

От имени ленинградской литературной организации доклад был сделан Сергеем Ворониным, главным редактором незадолго до того основанной «Невы». По заведенному порядку, доклад начинается с обзора «достижений» ленинградских писателей, «в целом» занимающих правильные идеологические позиции; затем докладчик перешел к «теневым моментам». Любопытно, что обнаружились они вовсе не в текстах писателей, а в их выступлениях на собраниях, встречах с читателями и т. п. «В этих выступлениях, — указывал докладчик, — заострялось внимание на том, что писатель — лицо неприкосновенное, что ему должна быть предоставлена полная свобода творчества, без цензуры, без редакторов… Наиболее ретиво <писатели> выступали с заявлениями против вмешательства в литературные дела партийных работников. Е. И. Катерли так говорила на одном из собраний в нашей организации, посвященном обсуждению вопросов идеологической работы в свете решений XX съезда КПСС: “Почему нас все учат и учат, начиная от секретаря обкома и кончая инструктором райкома, хотя они ни черта не понимают в литературе. Почему им не учиться у нас — знающих душу искусства?” Ольга Берггольц в своих выступлениях пошла еще дальше, она утверждала, что в нашей литературе всё еще господствует “полуправда”, “друг-другабоязнь”, “начальствобоязнь” и многие другие болезни. И что основной причиной этого являются постановления ЦК КПСС по идеологическим вопросам, которые, якобы, “тяжелым камнем” давили на развитие нашей литературы». Докладчик, естественно, обрушился на А. Яшина, Д. Гранина, В. Дудинцева и других писателей, отступивших от правды соцреализма. Особенно досталось крамольному московскому альманаху: «Если рассказ Яшина можно считать случайным в его творчестве, то появление “Рычагов” на страницах “Литературной Москвы” явление не случайное <…> как и статья Оренбурга, одним из тезисов которой было такое определение жизни и смерти поэтессы Марины Цветаевой: “Жила как поэт, умерла как гражданин”. А она — повесилась…» (!). Напомнил докладчик и об уроках «венгерских событий», произошедших ровно за год до этого: «И потому, товарищи, мы должны помнить, что было в Венгрии. В подготовке фашистского путча очень неблаговидную роль сыграли некоторые венгерские литераторы…» Это «сильное заявление» явно почерпнуто из выступлений Н. С. Хрущева конца 1956 г., уверенного в том, что венгерский народ взбунтовали писатели-злоумышленники из клуба «Петефи». Власти в России вообще никогда не сомневались в том, что главное зло исходит от творческой интеллигенции, от писателей по преимуществу, а потому для них необходима самая жестокая цензура.

В конце 60-х годов, после известных пражских событий, в своем кругу, как тогда говорили, высказался на сей счет главный идеолог партии М. А. Суслов. Как раз в это время группа советских писателей обратилась нему с жалобой на засилье главлитовских чиновников, своими мелочными придирками мешающими им «творить». Они просили смягчить цензуру и даже разработать особый «Закон о печати» (чтобы они точно знали, что можно и чего нельзя), на что Суслов, якобы, ответил им: «В Праге отменили цензуру, и мы вынуждены были ввести туда танки. Если мы отменим цензуру, кто будет вводить танки в Москву?» Скорее всего, это апокриф, но какой зловещий!

История иногда любит подшутить: спустя 7 лет после произнесения доклада, в котором подвергнуты такой суровой критике писатели, возмечтавшие об ослаблении цензуры, в 1964 г., сам С. Воронин претерпел от нее — он был отстранен от должности главного редактора «Невы» за ряд «цензурных прорывов», допущенных им в журнале (см. об этом далее).

Каждый год, предшествовавший «свержению» Хрущева в октябре 1964-го («второму октябрьскому перевороту», как называли его тогда) отмечался тем или иным литературным эксцессом, свидетельствовавшим о том, как мало изменились суть, самая природа идеократическо-го режима, как велик был страх его перед сколько-нибудь свободно высказанным словом[15]. Все это вполне закономерно привело к инспирированным партийными идеологами и КГБ полицейским процессам — суду над Иосифом Бродским в феврале 1964 г. и высылке его из Ленинграда, а ровно через два года — над Синявским и Даниэлем. После расправы над ними всё стало ясно даже прекраснодушным, романтически настроенным интеллигентам, кроме некоторых из них, еще долгое время сохранявших иллюзии насчет «социализма с человеческим лицом» и веру в «хорошего Ленина», идеи которого были загублены и исковерканы его нехорошими продолжателями.

Характерно совпадение: именно в 1956 г., в год проведения XX съезда КПСС, на котором был прочитан знаменитый доклад Хрущева, посвященный преступлениям режима в годы «культа личности», цензурные тиски снова сжимаются. Некоторые либеральные «шатания» в среде интеллигенции, а главное — ноябрьские венгерские события, усилили внимание партии к идеологической сфере и, следовательно, стремление к «усовершенствованию» способов контроля над ней. В том же месяце (27 ноября) Секретариат ЦК рассматривал вопрос «О работе Главлита». В марте следующего года принято постановление ЦК под тем же названием. Начальник Главлита К. К. Омельченко, занимавший этот пост свыше десяти лет, был снят с работы, на эту должность назначен заместитель заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК П. К. Романов, самый долголетний (свыше 20 лет) начальник этого ведомства. Постановление отмечало «формальное отношение цензоров к своим обязанностям», обязывало Главлит «обеспечить коренное улучшение работы цензуры, повысить роль Главлита и его местных органов»