Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [93]

Да, я поймала и удержала его, – можно себе представить, с какой любовью, – но спустя минуту я ощутила, чем стало то, что я держу в объятиях. Мы остались наедине с тихим днем, и его сердечко, опустев, остановилось[47].

Умер ли маленький Майлс из-за призрака Питера Квинта? Или оттого, что его изгнали? Или из-за того, что гувернантка так горячо его обожала? Или из-за ее подавленного гнева, а может быть, и психоза? Джеймс не дает ответов и явно старается избегать любых указаний, что это не просто роман о призраках. Но тогда зачем такое название? Зачем привлекать внимание к «еще одному повороту винта» еще до начала повествования? Читатели вынуждены делать собственные умозаключения о том, что там на самом деле произошло и – шире – что́ именно это событие говорит нам об остальной части романа. Очень естественно написанном. О сверхъестественном.

Так было всегда. Даже самую диккенсовскую из концовок мы вольны принимать или не принимать. Я никогда не верил истории о Пипе и Эстелле, но, узнав, что он сначала написал другую, превосходную (с моей точки зрения) концовку, я стал носиться с ней как с писаной торбой. Но некоторые концовки не перепишешь. Тэсс умерла, и здесь никакой ошибки быть не может. Джуд тоже. И Гэтсби. Но даже в этих случаях мы далеко не всегда соглашаемся с общепринятой интерпретацией. Многолетний опыт преподавания подсказывает мне, что мы читаем активно, до самого последнего слова; часто студентам не нравится или нравится, как писатель заканчивает свой роман, и они прямо говорят об этом. Много раз бывшие студенты литературного отделения признавались мне уже через много лет, что концовку какого-нибудь романа они не принимали настолько, что альтернативный вариант запоминался им как настоящая развязка. Скажете, чтение вас затягивает. А почему нет? Начала говорят нам, куда мы идем. Концовки говорят, куда мы пришли. А по пути и нам нужно что-то говорить.

Наверное, зря я вам в этом признаюсь, но чаще всего я в первую очередь читаю концовки. Не верите, да? Ну, может, не в первую-первую, но задолго до того, как заканчиваю чтение, замысел книги мне уже ясен. Как правило, меня интересует не столько сюрприз, сколько то, как именно автор его преподнесет. И как раз концовка вознаграждает нас за то, что мы впряглись в такое тяжелое дело, дает чувство глубокого удовлетворения от того, что мы совершили, но еще и намекает на то, что было бы, если бы тогда… Потому что худшая концовка – это когда все закончилось.

Хотите роман девятнадцатого века с настоящей концовкой? Вот, пожалуйста:

Я, должно быть, удеру на индейскую территорию раньше Тома с Джимом, потому что тетя Салли собирается меня усыновить и воспитывать, а мне этого не стерпеть. Я уже пробовал.

Что найдет Гек на этой территории? Какой будет эта новая жизнь? Его невзгоды и приключения не только не закончились, но, наоборот, начинаются уже в каком-то новом месте. Одни двери закрылись – поиски клада с Томом Сойером, тетя Салли и хорошее поведение, мир безнравственности и обмана по всей оси Миссисипи, протянувшейся с севера на юг, – но открываются другие. Он отправится на западные, незаселенные еще земли, не зная, что его там ждет, и кто его в этом обвинит? Вряд ли там хуже, чем в цивилизованном мире.

21 История в романе и роман в истории

Обычно я не раздаю советов налево и направо, но уж так и быть, раз вы все еще со мной… Хотите получить Нобелевскую премию? По литературе, ясное дело. Мы не говорим ни об экономике, ни о физике, ни о мире, ни о чем другом. Только о литературе. Вот что вам нужно: учите историю. Думаете, шучу? Прочтите вот эти два списка и сами все поймете.

Списки как списки, правда? А вот чем отличаются эти люди? Талантом? Техникой? Формой? Не то чтобы… Обобщения всегда коварны, но мы можем сказать, что почти все писатели из правого списка более ориентированы на исторические и общественные вопросы. Представители левого списка не получили ни одной Нобелевской премии. Ни единой. В списке Б, наоборот, одни только лауреаты. Совпадение? Не думаю. Взять хотя бы Букеровскую премию для английских писателей. Не так давно жюри выбрало абсолютного победителя, «Букера Букеров», за первые двадцать пять лет ее существования. Кого наградили за самый букеровский из романов? Салмана Рушди за «Детей полуночи». Если вы его не читали (а надо бы…), то знайте: он о группе детей, рожденных в полночь на 15 августа 1947 года, когда Индия родилась как независимое государство. Как вам такая история?

В кругах литературных критиков мало какой жанр презирают больше, чем исторический роман. Ну разве что любовный. А больше всего – исторический любовный роман. В то же время, однако, нам нужно различать роман как таковой (эти, или «жанровые», романы пишутся по заранее установленной форме), который мы называем историческим, и настоящий исторический роман. Всегда существовали и существуют исторические романы, то есть книги, которые пристально, прямо (а иногда и со стороны) всматривались в большую игру исторических сил. Лев Толстой мастерски писал на современные ему темы, и пример здесь «Анна Каренина», но большой роман, сделавший его Толстым, это, несомненно, «Война и мир», почти четырнадцать тысяч страниц эпопеи о войне с Наполеоном. Она весьма обширна не только по объему, но и по длине и не похожа ни на что, кроме себя самой. Ее переполняют герои, сюжетные линии и отвлеченные от главной темы рассуждения, которые начинаются прямо в разгар повествования. Современные Толстому критики с трудом причисляли это произведение к романам: так далеко оно отошло от того, что они понимали под этим термином.