Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [92]

Справедливо? Не вполне; это не взлет, не падение. Но кто сказал, что литературная судьба должна быть справедливой? Стоит последить за писателем достаточно долго, и вы увидите, как модные поветрия делают свою работу. Но я отклонился (тоже мне новость…). Мы хотели поговорить о колесе истории и предыдущем, «модернистском» веке.

Мы затормозили года около 1910-го (Вулф как раз заявила, что изменилась природа человека), когда концовки просто разорвало в клочья. Современность, а конкретно модернисты решили, что обойдутся и без определенности. Не все, конечно. Кое-кто из старой гвардии, скажем Арнольд Беннет и Джон Голсуорси, а также авторы приключенческих романов, начиная с Рафаэля Сабатини (в двадцатые годы чуть ли не ежегодно выпускавший по бестселлеру вроде «Одиссеи капитана Блада» или «Скарамуша») и Дэшила Хэммета, работали более-менее по-старому. Но остальные двигались дальше. Если хочется, разберите два примера, ни один из которых никак не тянет на дерзкий эксперимент. Э. М. Форстер стяжал ранний успех в первом десятилетии века вполне традиционными романами типа «Комнаты с видом на Арно» (1908), который, как всякая романтическая комедия, заканчивается вполне предсказуемо: свой медовый месяц влюбленные проводят там, где впервые встретились. Пролетело шестнадцать лет, и появилась «Поездка в Индию», гораздо более сложная история о трагическом непонимании людей двух различных культур среди всех зол колониализма. В самом конце пострадавший от несправедливости, но оправданный доктор Азиз и благодушный, но не слишком деятельный Сирил Филдинг, олицетворяющие Индию и Англию, спорят о том, возможна ли между ними дружба на равных. Даже сам их разговор, который состоит из сплошных пламенных утверждений об очевидном, не может быть завершен; их лошади и окружающий пейзаж не дают закончить роман чем-то определенным. Почти то же самое, за вычетом лошадей, мы видим во «Влюбленных женщинах» (1920) Лоуренса, когда, после всех перипетий и страстей двух основных пар, Биркин и Урсула спорят и завершают книгу словами: «Не верю». Критики и читатели иногда впадают в искушение принять пылкую речь Биркин за последнее слово, но эта честь принадлежит Урсуле. Не самая однозначная концовка из всех, которые вы еще прочтете.

А что у других? «Этим можно утешаться, правда?» После всех пробегов и боев быков, постельных сцен, драк, любви и презрения «И восходит солнце» заканчивается ироническим вопросом. Леди Брет Эшли откровенно говорит Джейку Барнсу, которого она, скорее всего, любит, но никогда не сможет иметь с ним физической близости: «Ах, Джейк! Как бы нам хорошо было вместе», на что Джейк сначала отвечает: «Да», а потом добавляет этот свой знаменитый вопрос. Но что он хочет сказать? Что он согласен и что мысль неплоха? Что он, без сомнения, хотел бы, чтобы они попробовали? Что легко так говорить, если теорию все равно никогда не проверишь? Что, на основании последних сведений (любовная интрижка Брет), ее предположение кажется ему крайне маловероятным? Что его убивает, ведь они никогда не узнают этого? Решайте сами. Или предложите свою интерпретацию. Одна ничем не хуже другой. Перед нами Хемингуэй чистой воды: любое утверждение обладает многозначностью, которая заставляет читателей проделать некую душевную работу, чтобы прийти к своим выводам. Если Диккенс стремится по-дружески облегчить читателям жизнь, то Хемингуэй не позволяет им лениться.

После него становится только хуже. Мы получаем романы с двумя концовками, например «Любовницу французского лейтенанта» (1969) Джона Фаулза, романы, в которых главный герой буквально зависает – например, как у Тони Моррисон в «Песни Соломона» (1977), – или романы, которые завершаются незаконченным делом, даже незаконченным предложением. Джойс свои «Поминки по Финнегану» (Finnegans Wake, 1939) заканчивает словами «путь одинокий последний любимый длинный» – не каждый день такое увидишь, – и они, похоже, связаны с началом книги: «По течению реки, мимо церкви Адама и Евы, от уклона берега до изгиба залива…» Вряд ли можно придумать что-то более расплывчатое. Конец двадцатого века дает нам множество примеров, и нет нужды приводить здесь их все, обосновывая свою точку зрения.

Популярные жанры, как правило, тяготеют к более аккуратным концовкам. Кому в самом деле нужен детективный роман без поимки преступника? От Агаты Кристи до Сью Графтон роман, начинающийся с дымящегося пистолета, заканчивается справедливостью, вежливой или грубой, но неизменной справедливостью. Любовные романы, вестерны, эпическая научная фантастика, романы ужасов. И не просто так. Получает он девушку или нет? Кто побеждает в перестрелке? Пришельцев и силы зла либо одолевают, либо нет – здесь без вариантов. Элмор Леонард, Тони Хиллерман, Мэв Бинчи, Стивен Кинг, Роберт Б. Паркер гарантируют вам вполне определенные концовки.

Более «литературные» коллеги? Их не так много. Особенно после Беккета, после Гейзенберга, после разрушения трудно принимать определенность с энтузиазмом наших викторианских предков. Иногда текст разрушает себя сам. «Жизнь Пи» Янна Мартела сначала горестно рассказывает нам о мальчике, тигре, спасательной шлюпке, а потом вдруг дает правдоподобное альтернативное объяснение и взрывает все повествование. Мартел очень ловко уворачивается от объяснений, почему он предпочитает то, а не другое. Кого-то такая стратегия раздосадует, кого-то развеселит. На самом же деле она, конечно, дает нам не больше и не меньше того, к чему многие читатели приходят сами: рациональное объяснение совершенно иррациональной истории выживания. Нет, думают они про себя, такого просто не могло случиться. Это, скорее всего, был X. В таком случае автор очень заботливо предлагает X нам. Задолго до Мартела Генри Джеймс показал красоту саморазрушающейся концовки в своем «Повороте винта» (1898).