Как читать и понимать музей. Философия музея - [27]

Греческая античная колонна в экспозиции Британского музея

Цветная фотография

Заинтересованным и компетентным участником этой дискуссии становится Андре Мальро. Как человек, близко знавший Восток, он приходит к заключению, что «в глазах Азии музей, если он не место обучения, может быть только абсурдным концертом, где смешиваются и смешиваются без антракта и конца противоречивые мелодии» (54). В качестве своеобразной кафедры, с которой Мальро решает заявить свою позицию, он избирает Египетский музей в Каире. Писатель приоткрывает завесу над тем, что традиционный европейский музей несет в себе зерно «старого», колониального понимания культурных различий. Осматривая экспозицию, наполненную многочисленными статуями фараонов и фигурами птиц с человеческими головами, изначально символизировавшими способность души покидать тело по собственной воле, Мальро обращает внимание, что само представление о душе было «изобретено» именно египтянами. И приходит к выводу, что египетская мифология теряет свой смысл в музее, устроенном в соответствии с европейским представлением о бессмертии. Писатель называет каирский музей «кладбищем богов», где в результате типично европейской репрезентации египетское наследие предстает ужасным смешением призраков людей и животных.

Рассказывая о своем опыте посещения египетского музея, Мальро пытается доказать, насколько ошибочно может быть западное музеологическое сознание, в котором заложена дегуманизирующая идея «другого». Предложенный писателем взгляд на европейскую музейную практику с Востока был своего рода предостережением против излишнего культурного «миссионерства» Запада, начало которому было положено еще Александрийским мусейоном, перенесшим в Египет греческую тоску об утраченном наследии эллинов. В интеллектуальной среде послевоенной Европы позиция Мальро воспринималась как ориентир для понимания устройства современного мира.

Если в 1950–1960-х гг. критиков музея больше волновала тема искусственного насаждения европейской музейной культуры за пределами континента, то в конце ХХ в. вновь обостряется вопрос о так называемых универсальных коллекциях, в составе которых находятся артефакты мультикультурного происхождения. Невольно вовлеченные в политику, музеи, чьи собрания были сформированы в результате масштабных империалистических войн, сегодня вынуждены разделить моральную ответственность за действия своих правительств и носить клеймо «служанок империализма».

Андре Мальро

Черно-белая фотография

1930-е гг.

Старые аргументы музейных скептиков о разрушении культурного контекста памятников при их музеефикации в конце ХХ в. обретают политический и общественный дискурс. Новая музейная этика в качестве кодекса моральных правил для институций и их сотрудников, как это и предсказывал в свое время Федоров, отрицает возможность создания «победительных музеев» на основе военных трофеев (55).

Проблема затрагивает репутацию самых именитых мировых музеев, включая, разумеется, и родоначальников – Британского музея и Лувра, хотя считается, что между ними в этом вопросе изначально существовали различия. Англичане всегда были склонны рассматривать историю создания Лувра как чересчур радикальную и политизированную. Однако на международном и национальном уровне отвечать на «трудные» вопросы вынуждены сегодня оба музея.

Между тем ни один из них все еще не готов признать, что их самые знаменитые экспонаты, выражаясь словами Беньямина, «служат свидетельством того варварства, с которым они передавались из рук в руки» (56).

Критика притязаний «больших музеев» на право обладания от лица человечества достоянием других культур звучит и в профессиональном кругу. По мнению Марка О’Нилла (Mark O’Neill), возглавлявшего Музейный департамент шотландского города Глазго, пренебрежение требованиями возврата памятников со стороны стран, откуда они были изъяты, исключает возможность достижения их подлинно универсального понимания (57). Он считает бездоказательными утверждения, что знаменитые экспонаты Британского музея – мраморы Парфенона или древняя африканская бронза, возвращения которых всячески добиваются Греция и Бенин, – принесут больше пользы в Лондоне лишь на том основании, что их смогут осмотреть больше зрителей и изучать более компетентные специалисты.

Древнеегипетская мумия

Собрание Лувра

Цветная фотография

Чтобы избежать дальнейших осложнений, универсальные музеи всячески стараются завоевать доверие общества, однако давняя связь с империалистической идеей дает о себе знать. То обстоятельство, что жизнь «больших» музеев протекает в сложном конфликте между стремлением понять чужую культуру и желанием присвоить ее памятники, пусть даже это выглядит не всегда законно, заставляет их все время быть начеку.

Что ж, «музей всегда был сложным и противоречивым местом, нелегко поддающимся прочтению с позиции взаимоотношений различных сил» (58). С момента рождения он впитал в себя особенности общественного устройства своего времени, что сформировало его устойчивую связь с культурой капитализма. Слом этой связи, произошедший, как считается, в 1960-е гг., определил взгляд на природу музея его критиков, принадлежащих уже другой культурной формации – постмодернизму.