Как бы нам расстаться - [65]

Морган протестующе взмахивает рукой и улыбается мне:

— Нисколько.

И это я слышу от женщины, говорившей мне «Куда прешь, сучка», если я оказывалась ближе, чем в трех футах от ее кожаной куртки. Если бы я могла представить себе, что такое возможно, то сказала бы, что Морган укрепила Джефу спинной хребет, а Джеф смягчил сердце Морган. Но мне все равно требуется усилие, чтобы мысленно соединить их. Как же, интересно, они познакомились? То есть был ли у них роман? Ходили ли они на свидания? Она что, напивалась, чтобы в алкогольном тумане не чувствовать его запаха и не видеть серу в ушах? Или Джеф все же сначала мылся?

— Вот здесь, — говорит Джеф, пододвигая ко мне через прилавок листок бумаги. Пальцем с превосходным маникюром он постукивает по строчке, где мне надо поставить подпись. — Старому другу лучшее что есть.

Я с удивлением поднимаю на него глаза. Он улыбается мне.

— Спасибо, — отвечаю я.

— Нет, это тебе спасибо. — И это благодарность за то, что я тогда пошла с ним танцевать и не дала ему напиться пуншем, и за мокрый поцелуй на крыльце.

— Не стоит благодарности, — говорю я.

— Не хотите пончик? — спрашивает Морган.

Но Морган в роли хранительницы домашнего очага — это для меня слишком, поэтому я улыбаюсь и отрицательно качаю головой:

— Нет, спасибо. Мне надо ехать.

Кинув сумку на место рядом с водителем, я почти удивлена, что счастливые супруги не смотрят на меня через стекло двери и не машут вслед.

Я начинаю разворачиваться, чтобы выехать на дорогу, которая выведет меня на Чикагское скоростное шоссе, но я помню, что еще мне нужно сделать.

— Прости, что я такая заноза в твоей заднице, — сказала я Джонзу. Я сидела на диване, согревшись после горячего душа, завернутая в одну из его старых фланелевых рубашек и старый вязаный плед, который он купил в магазине подержанных вещей.

Он вынул из микроволновки и протянул мне кружку с куриной лапшой быстрого приготовления.

— Зато с тобой у меня не хватает времени на лень, — сказал он.

Сквозь пар от лапши я бросила на него косой взгляд.

— Заноза в заднице? — переспросил он и описал рукой круг, как бы говоря: «Неужели и это надо объяснять?» — Это что, когда больно сидеть?

— Ладно, ты все понимаешь, — ухмыльнулась я поверх кружки. Она была как две капли воды похожа на ту, что была у меня (и есть до сих пор). Джонз сделал эту пару на уроке керамики в колледже. Кружки были тонкостенные, изысканной формы, а по их поверхности шли складки в форме ветвей дерева. Так получилось, что на Рождество после этого занятия по керамике мы оба были полными банкротами, и он подарил мне одну из этих кружек. А я подарила ему подборку своих стихов. И я до сих пор считаю, что оказалась в выигрыше.

Джонз стянул свою теплую трикотажную рубашку. Даже сейчас я вешу больше, чем кажется, а он нес меня очень долго. Размякшая в тепле и в пару куриной лапши, я только через минуту поняла, чего не хватает.

— А где ключ? — спросила я.

Ключ. Мы нашли его между корнями дуба, прорывая дороги в земле. Это был один из старых ключей-трубок с бородками, только очень маленький, как ключик от шкатулки с драгоценностями. Джонз носил его на шее так долго, что ключ стал неотделим от него.

А теперь он исчез.

Одетый уже в сухую рубаху, он пожал плечами:

— Наверное, все еще в коробке из-под сигар, — ответил он.

Я кивнула.

Я начинаю разворачиваться, чтобы выехать на дорогу, которая выведет меня на Чикагское скоростное шоссе, но я помню, что еще мне нужно сделать. Потому что я только что вспомнила еще один случай, когда видела Джонза без ключа.

Это было в то утро, когда мы с ним уехали в Чикаго. Из чего следует, что коробка из-под сигар все еще в Хоуве.

Следуя вдоль железной дороги, я на всю мощь включаю печку и пытаюсь согреться.

Дом, в котором вырос Джона, все еще стоит. Его мать поселилась в хосписе, когда в ее теле поселился рак. Кажется, Кэро с мужем какое-то время сдавали дом, но на почтовом ящике все еще видна надпись «Лиакос». Но потом и Кэро, живя далеко, уже не смогла справляться с заботами по его содержанию. И дом стоял пустой. Не знаю, почему пустой дом так быстро разрушается, когда за его обитателями в последний раз закрывается дверь. Может быть, деревянные балки растрескиваются и распадаются на части, не выдержав одиночества?

Я ставлю машину там, где парковала свою «газонокосилку» одиннадцать лет назад. Но на этот раз я глушу двигатель. Если он не заработает, Джеф и Морган отсюда на расстоянии телефонного звонка. А поскольку это их машина, то им придется прислать сюда кого-нибудь, чтобы подтолкнуть меня. Так что поездка в Чикаго на четырех колесах мне в любом случае гарантирована.

Ступени крыльца скрипят под моими ботинками, а моя рука ласкает перекладину перил, на которой когда-то делал зарубки нож обиженного ребенка. Мои пальцы чувствуют их глубину и ширину. Теперь дом принадлежит банку. Я совершаю несанкционированное проникновение. И меня подстерегает опасность быть пойманной на месте преступления. В этом доме нельзя жить, пока ему не присвоен кодовый номер.

По крайней мере, так написано на табличке на двери. Не обращая на нее никакого внимания, я задираю руку высоко вверх и шарю за облупившимся дверным косяком, когда-то окрашенным в имбирно-коричневый цвет. Запасной ключ все еще висит на не заметном спереди гвозде. Этот запасной ключ все еще входит в дверной замок. Можно было ожидать, что замки поменяют, однако меня не удивляет, что в доме ничего не изменилось. В Хоуве ничего не меняется.