Кафа - [158]

— Молодец, молодец!

Надо усидеть на макушке неделю-две до назначения штатного начальника гарнизона, дождаться возвращения Саввы Попова, заполучить все сокровища, созданные Кафой.

— Молодец, молодец!

Шумит перед мысленным взором голубой океан, кипит под винтом судна голубая дорога. «Я немножко умею. Вот так — драйв, Глотов». Как неосмотрительно, как глупо предлагать, девчонке, ослепленной фанатизмом, разорвать путы и бежать с человеком, которого она ненавидит.

Осел, быдло, бревно!

КОЛЧАК (Глотову): Не нахожу слов для возмущения: толпы красных поют «Интернационал», убийца генерала Гикаева на ваших глазах бежит из тюрьмы, ваш первый помощник стреляет в моего преданного сотрудника и вашего гостя. Глубоко сомневаюсь, чтобы вы обезглавили, а затем и раздавили рыкающего зверя.

ГЛОТОВ: Подобная задача мне по силам, ваше превосходительство.

КОЛЧАК: Перестаньте потакать поручику Мышецкому. Одно упоминание этого одиозного имени способно испортить мне настроение на целую неделю.

ГЛОТОВ: Мышецкий будет предан военно-полевому суду, ваше превосходительство.

КОЛЧАК: Этот человек знаменит во Франции, известен в Англии.

ГЛОТОВ: Все ясно. Обещаю найти способ расстаться с ним, вызвав сочувствие к его судьбе в этих странах.

КОЛЧАК: Поймите чрезвычайность обстановки. Переворот в Городищах, толчки которого мы ощущаем здесь, в ставке, закупорил бы железнодорожную артерию, лишив нас притока оружия и союзнических контингентов. Для ликвидации большевистского подполья отвожу вам трое суток. Что бы вы хотели получить, господин полковник, перед этим испытанием?

ГЛОТОВ: Карт-бланш, ваше превосходительство. Несвязанность уже состоявшимися решениями относительно большевиков, в том числе вашими. Я намерен расстрелять Кафу.

КОЛЧАК: Кафу не трогайте.

ГЛОТОВ: Слушаюсь, ваше превосходительство. Но без ее казни ваш приказ раздавить рыкающего зверя не сможет исполнить ни один военачальник. С ее же смертью это сделает каждый. Имею честь доложить при этом: данные вашей конфирмации здесь пока не получены.

КОЛЧАК: Действуйте, сообразуясь с обстоятельствами.

ГЛОТОВ: Это согласие, ваше превосходительство?

КОЛЧАК: Дорога на океан должна быть открыта и безопасна. Действуйте, сообразуясь с обстоятельствами. У меня все.

5

Милый Олень!

Сестренка!

Довольно надежная оказия позволяет мне переслать это письмо через Швейцарию и таким образом избежать официального любопытства чешских перлюстраторов. Поэтому, была не была, пишу в открытую. Красная Чехословакия началась с востока — совсем недавно в городе Прешове провозглашены Советы Словакии. А уже вскоре здесь, в Праге, в 4 часа 30 минут по Гринвичу застрелился мальчишка Ян, брат моего мужа. Оба эти события связаны. Правительство Тусара — теперешнее пражское правительство — забривает в солдаты мальчишек и легионами гонит их на усмирение красных. Забрили и Яна. Юзеф ставил Советы в Словакии, Яну же и солдатам его легиона предстояло свергать эти Советы и вешать таких, как Юзеф. Ян решил остаться в Праге и остался. То, что произошло в 4 часа 30 минут, было так неожиданно, что в первый миг невозможно было поверить в случившееся — не шутка ли это? Ян взял со стола револьвер и, казалось, хотел положить в задний брючный карман. Он не раз делал это при мне. Но тут почему-то приподнял полу куртки и я в ужасе поняла вдруг, не увидела, а поняла, что рука его замедлилась, и я, не сдержавшись, крикнула: «Что ты делаешь, безумец!» Похоже, я крикнула после выстрела. Пуля пробила правое легкое и, как показало вскрытие, прошла в двух сантиметрах от сердца. Он не сказал ни слова, хотя какие-то мгновения, а возможно, и минуты, был в полном сознании. Скорой помощи, по прибытии, осталось ограничиться советом закрыть покойному глаза. Объясняющей или, как говорят, предсмертной записки не нашлось. Было ясно одно: он хотел остаться в Праге и остался. Самоубийство легионера было воспринято командованием, как крамола близких. На всех нас обрушились допросы, унижения, брань, угрозы. К чести Карела, он стал опорой в этом нашем общем несчастье. Потеря брата сделала его чище и сострадательней. Такое чувство, словно он вдруг увидел жизнь, людей, их борьбу, тревоги — все то, что до той поры было скрыто от его глаз погоней за миллионами, утехами молодости, а в конечном счете самим собой. После Яна остался завод-братство, вернее крошечный его макет, макет-иллюзия, слепленный из хлебного мякиша. Осталось также его имя, воплощенное в новом человеке. Неделю назад я стала матерью. Три имени предлагал мне мой внутренний голос: Юзеф, Ян, Григорий. Когда у меня будут три сына, я назову их этими тремя именами, пока же только Ян. Ян племянник Яна.

Больше суток Мышецкий носил это письмо в портфеле, не решаясь передать Кафе: радости ей оно не обещало. Когда же рассеялся кошмар дикой ночи и он во второй раз за недолгое время оказался под домашним арестом, пришла мысль, что Кафы уже нет и передать ей письмо невозможно. Теперь он почти непрерывно думал о ней. Рядом была нежная, деятельная Варенька, счастливая от сознания, что она снова с ним, у родного очага, а неоглядная мертвая пустыня изгнания навсегда отступила в прошлое. Ее счастье было ему отрадно и близко, но еще ближе было несчастье Кафы. Конечно, ее нет. Прошлая ночь с ее смятениями, борьбой, пьяным угаром, призраками и страхом казалась длинней года и могла поглотить не одну жизнь. Больной, опустошенный, он часами сидел под фикусами в своей гнутой качалке, а Варенька хлопотала, приходила к нему и уходила, подживляла огонь в камине, укутывала его колени пледом, приносила то чашечку чая, то стихи и, если он просил, устраивалась на пуфе и читала. Он жадно внимал ее голосу, страдал печалью поэта, умилялся его дару и чувствам и в те же минуты жил еще одной жизнью, был там, в камере, говорил Кафе слова сочувствия, доставал из портфеля письмо ее сестры, но Кафа исчезала, и он возвращался домой на коляске с белыми вожжами в руках и с таким чувством, будто оставил ее на кладбище.