Кадиш.com - [53]

— Конечно, — говорит серебряных дел мастер. — Без проблем.

И оборачивается к жене — теперь Шули не сомневается, что они женаты.

— Без проблем, — говорит она. — Когда он вам нужен?

— Как можно скорее.

— Неделя, — говорит мастер без колебаний.

— Уверен, Шмулик? — спрашивает женщина, прожигая его взглядом. Когда он дает понять, что уверен, она говорит Шули: — По рукам. Неделя.

— Если вы можете обеспечить доставку…

— Мы знамениты своей доставкой. Я уже сказала, это наша специальность! — Потом, задумчиво выгнув бровь, снова убирает волосы под снуд. — Вы разве не хотите знать, сколько это стоит? Этот кубок, который вы держите, — просто бехейма[120]. Очень много серебра.

— Цена не вопрос.

Женщина забирает кос Элиягу, переворачивает, показывает Шули ценник, приклеенный к выпуклому основанию.

— Вот цена, — говорит она, и Шули чувствует: ей хочется, чтобы он изумленно вытаращил глаза. Когда он этого не делает, она оборачивается к мастеру: — Какая доплата за работу на заказ?

Тот смотрит на ценник на кубке, затем испытующе оглядывает Шули:

— Я это сделаю за ту же цену. Без доплаты. — И с гордым видом говорит: — Я сделаю для вашего друга кое-что особенное.

Женщина достает бланк заказа, принимается заполнять. Мастер удаляется в мастерскую, и до Шули почти немедля доносится жужжание станка.

— Куда он поедет? — спрашивает женщина.

Шули дает ей имя Гавриэля и адрес школы.

— Открытку хотите?

— Нет, — говорит Шули. — Он поймет, от кого это. Просто отправьте это в школу, на его имя. И все.

— Повезло мальчику, — говорит она. — У него бар мицва?

— Скоро, — говорит Шули.

Женщина лезет под прилавок, достает терминал для оплаты картой.

— Наличными, — говорит Шули и вытаскивает свой конверт с деньгами, который планировал вернуть Мири, продемонстрировать, как рьяно экономил. — Доллары годятся?

— Наличные всегда годятся. Хотите платить в евро? Хотите платить в фунтах? Есть рупии — возьму рупии. Деньги есть деньги.

Шули опустошает конверт и вручает деньги женщине. Она пересчитывает деньги. Недостает трехсот долларов.

— Вы могли бы поверить мне в рассрочку? — говорит Шули.

Станок перестает жужжать. Шули дивится: как мастер расслышал?

— Мы так не делаем! — кричит Шмулик из мастерской.

— Это не автосалон, — говорит женщина. — Кредитных программ нет.

— Он серебряный, — кричит серебряных дел мастер.

— Он прав, — говорит женщина. — Эта вещь — сама деньги. Кесеф зе кесеф[121], — говорит она на иврите, что значит, как и ее предыдущая реплика, «деньги есть деньги», но уже в другом смысле. Ей не нравится его идея. — Почему не заплатить кредитной картой?

— Все сложно, — говорит он. — Переходный момент. Но вы можете мне верить: я расплачусь.

Женщина задумчиво барабанит авторучкой по прилавку. Шули, чувствуя себя неловко, озирается по сторонам — рассматривает маленькие бокалы для кидуша и крохотные серебряные наперстки: такие можно отправить в подарок новорожденному ребенку. Когда он встречается взглядом с женщиной, она качает головой, словно сама собой недовольна.

— Шесть месяцев, — говорит она. — Шесть платежей.

— Гадаса! — кричит из мастерской мужчина, впервые назвав ее по имени.

— Ты давай работай! — орет она ему. — А я буду волноваться, кому заплатят.

И станок в мастерской жужжит снова.

— Не выставляйте меня дурой перед этим вот моим, — говорит она Шули, кивнув на арку и работающего за ней мастера. — Без шуток, оно того не стоит, если мне придется слышать про вас всю оставшуюся жизнь.

— Я расплачусь, — говорит Шули. — Долги в этом мире — про них я больше не забываю.

XXVIII

Чтобы приступить к погашению долгов, Шули берется за дело, как только возвращается в квартиру Хеми. Делает перерыв, только чтобы надеть тфилин, спуститься по лестнице в ешиву и прочитать минху и маарив, помолиться вместе со студентами и равом Кацем, который — какой великодушный человек — даже теперь привечает Шули радушно.

Когда все начинают петь «Алейну», Шули хватает свой рюкзак и вещмешок, незаметно выскальзывает за дверь — торопится вернуться к архивам. И безотлагательно начинает с нового имени: с неподдельной каваной просматривает заявку, заучивает наизусть подробности биографии и вчитывается в каждую страницу. Трудится сосредоточенно; лишь далеко за полночь замечает, который час.

Протирает глаза. Потягиваясь и кряхтя, скрипя суставами, глубоко приседает. И прикидывает, многого ли достиг. Теперь уже отнекиваться невозможно. Подобно Нахшону[122], когда тот шагнул в воды Красного моря, Шули полагает, что зашел достаточно далеко — продемонстрировал серьезность своих намерений.

Он берет телефон Хеми, выходит на балкон, нервно расхаживает взад-вперед, набирает номер Мири.

Шули помнит, что последние несколько дней, в безумной кутерьме, халатно относился к звонкам домой, и Мири на другом конце линии, услышав его голос, отмалчивается — имеет все основания. А он, не дожидаясь ни подсказок, ни намеков, неспешно и обстоятельно посвящает ее в случившееся, объясняет, как отыскал Хеми и потребовал свои права обратно, как вскрыл аферу, а потом увидел поучительный сон.

Дожидаясь ответа, Шули морщится, как от физической боли. И вот что — ласково, спокойно — говорит ему Мири: