Кадис - [69]

– И ты и сестра, вы обе будете очень несчастны.

– Да. Мы еще были детьми, когда мать определила каждой из нас ее судьбу: я – монахиня, сестра – ничто. Меня воспитали для монастыря, сестру растили для того, чтобы она стала ничем. Наш разум, наша воля не смели ни на йоту отклониться от заранее намеченного пути – для меня это было монашество, для Пресентасьон – дорога в никуда. Ах, какое печальное детство! Мы не решались ни сказать ничего, ни пожелать, ни даже подумать о чем-либо, что не было предусмотрено и внушено нам матерью. Мы едва смели дышать в ее присутствии, ее приказы и выговоры вселяли в нас непреодолимый страх, жизнь стала для нас нестерпимой. Ах, чтобы жить, надо было обманывать ее, и мы обманывали!.. Бог или другая сила день за днем вдохновляла нас на тысячу хитростей, мы стали изворотливы до предела. Все же я старалась быть набожной и просила Бога ниспослать мне силы говорить одну лишь правду, просила сделать меня святой; я просила об этом каждый вечер, когда оставалась одна и могла молиться сердцем. При матери молились только мои уста… И вот настало время, когда я получила то, о чем просила Бога. Я привыкла к непорочным мыслям; я испытала самозабвенный восторг, религиозную страсть вроде той, которую испытываю сейчас к лорду Грею. Я считала себя счастливой и просила Святую Деву сохранить мне это блаженное состояние. На некоторое время я стала лучше, честнее, с притворством было покончено, я с огромным удовлетворением замечала, что в моих беседах с матерью все мои слова идут от чистого сердца.

Душа моя обрела истину, глубокую веру, мирную, возвышенную любовь к святым. Я говорила себе: «Какое счастье, что мне предназначена монашеская жизнь!»

Мои бессонные ночи были исполнены благодати, мое воображение рисовало мне прозрачное небо, населенное ангелами. Я закрывала глаза и видела перед собой Бога… да, Бога, не смейся, самого Бога с его белой бородой и с мантией, ну, таким, как его рисуют…

– Все это продолжалось до тех пор, пока ты не увидела лорда Грея с его белокурой головой и черным плащом, ну, таким, как он предстал перед тобой, – проговорила Инес.

– Это как раз то, что я собиралась сказать, – продолжала Асунсьон, все еще стоя на коленях и прижимая к груди руки своей подруги. – В доме появился лорд Грей; я взглянула на него и подумала – до чего же он похож на святого Михаила, нарисованного в моем молитвеннике. Узнав от других, что я весьма благочестива, он выразил мне свое восхищение. Потом вечер за вечером он рассказывало своих путешествиях и чудесных приключениях, и я его слушала с таким благоговением, словно он был самым прославленным проповедником, повествующим о небесных радостях. В те времена я не видела вокруг себя ничего, кроме тигров Африки, водопадов Америки, египетских пирамид и венецианских лагун. Очарованная, я благословляла Бога, сотворившего столько чудес, а также лорда Грея. О, мысль о лорде Грее не покидала меня. Заслышав его шаги, я с трудом скрывала свою радость; если он запаздывал, я грустила; если он говорил не со мной, а с тобой или Пресентасьон, я сходила с ума… Ему твердили, что я благочестива; ты, верно, помнишь, он всегда расточал мне похвалы за набожность. Матушка разрешала нам всем трем беседовать с ним. В вашем присутствии он говорил со мной о религии. Но однажды, когда ему представился случай поговорить со мной наедине, он сказал, что любит меня… Я содрогнулась, мне почудилось, будто мир раскололся на части. Я смотрела на него, и он не отрывал от меня глаз. Я была как зачарованная и не смогла произнести в ответ ни слова… Ты помнишь, он каждый вечер говорил о религии, и лишь урывками ему удавалось сказать мне несколько слов с глазу на глаз; три вечера подряд он спрашивал меня, люблю ли я его, на третий я ответила – да… Ты знаешь, как мы переговаривались. Лорд Грей сказал мне: «Я буду близ тебя говорить с Инес. Слушай внимательно и знай – все, что я скажу ей, относится к тебе. А ты говори с братом и постарайся ответить мне словами, обращенными к нему…» Кроме того, у нас еще была тысяча тайных уловок. Ты была так добра, что согласилась на такую роль. Ах, если б ты была не так снисходительна! Когда лорд Грей бросил мне записку в окно, ты, чтобы спасти меня от сурового наказания, взяла вину на себя, но этим ты отнюдь не удержала меня на краю бездны, напротив, ты толкнула меня вниз. Матушка ничего не знала и не знает. Было бы лучше, если бы она узнала, пусть бы она даже убила меня за это!.. Помнишь тот день, когда я пошла с ней в кармелитский монастырь по приглашению брата Педро Адвинкулы, чтобы присутствовать на действе в честь Святой Девы? Ах, после действа служка повел нас осматривать зал заседаний капитула[133]. Не знаю, каким образом я отстала от всех и очутилась одна в темной келье. Мне стало страшно… Неожиданно передо мной возник лорд Грей; протягивая ко мне руки, он пылко повторял, что любит меня. Все длилось одно мгновение, но в это мгновение лорд Грей сказал, что я должна бежать с ним, иначе он умрет от отчаяния.

– Ты утаила от меня правду.

– Я боялась тебя. Послушай, что было потом. Я тотчас присоединилась к матушке и служке. Просьба лорда Грея – скорее даже не просьба, а приказ – бежать с ним не выходила у меня из головы. Я не могла ни есть, ни спать, я только и думала, что о его словах. Мне казалось это тяжким преступлением; то я гнала прочь мысль о бегстве, то снова упивалась ею, потому что уже не могла без нее жить… Не думай, что я перестала молиться. Напротив, размышлять в одиночестве стало для меня потребностью, размышляя, я чувствовала себя счастливой… Ах, повсюду я видела лишь одного лорда Грея; у алтаря в церкви и дома – лорд Грей; на узкой полоске улицы, на которую нам разрешалось смотреть из нашего окна, – лорд Грей; в моих молитвах, в темноте и при свете, в тишине и в шуме – только он. Колокола, призывавшие к мессе, говорили мне о нем. Ночь была наполнена им. О дорогая Инес! Как я несчастна! Страдать душевным недугом и быть не в силах избавиться от него, испытывать жар, испепеляющий мозг, и не находить воды, чтобы погасить его…