Кадис - [66]

– Вы смеете называть мулом такого человека, как я?! – воскликнул Конгосто, с гневом хватаясь за шпагу.

– Нет, славный кабальеро, я только сказал, что нынешнее испанское донкихотство походит на прежнее, как мул походит на коня. В остальном принимаю ваш вызов, согласен драться конным или пешим, на саблях, шпагах или пиках, пращой, арбалетом, аркебузой или как вам заблагорассудится. В скором времени, возможно завтра, я покидаю Кадис. Располагайте мной по собственному усмотрению.

– Вы в самом деле уезжаете завтра? – спросила Амаранта, пробуждаясь от своего забытья.

– Да, сеньора, мой отъезд решен… Я приду попрощаться с вами… Итак, сеньор дон Педро…

– Что сказано, то сказано. Я пришлю моего секунданта.

– Что сказано, то сказано. Я пришлю своего.

Дон Педро вышел, оглядев нас с надменным высокомерием и вызвав улыбку у всех, кроме доньи Флоры, которая выразила осуждение англичанину за его желание подвергнуть новым испытаниям изувеченного героя Кондадо. Потом графиня, не разделяя нашего шутливого настроения, порожденного комической сценой, которая последовала вслед за трагической, как это часто случается в жизни, отвела меня в сторону и с огорчением сказала:

– Кажется, я напрасно дала волю своему гневу при появлении этой женщины. Я наговорила ей слишком много, и каждое суровое слово тяготит теперь мою совесть. Ожесточившись против меня, она мне отомстит, а если прибегнет к закону, то боюсь, что постановление суда окажется для меня неблагоприятным. Я не приняла необходимых мер для официального признания Инес.

– Сеньора, мы преодолеем все трудности.

– Я готова пойти на уступки ей и моей тетке при условии, если они оставят у меня Инес. Думаю, что, поступившись частью моих наследственных прав на майорат, я могла бы умиротворить эту фурию. Маркиза де Лейва не столь неумолима, как та особа.

– Хотите, я передам донье Марии ваше предложение? Вы ничего не теряете… Не знаю, примет ли она меня, но я попытаюсь добиться разговора с ней. Для меня крайне благоприятно, что она не подозревает моего участия во вчерашних событиях.

– Отличная мысль. И неплохо было бы выразить ей мое раскаяние – ведь я наговорила ужасные вещи. Да, пожалуй, я сама напишу… или нет… О боже мой, какая пытка! Не знаю, как лучше поступить…

– Любое из ваших решений мне кажется разумным.

– Ты думаешь, мне следует пойти к ней?

– Сегодня – нет. Сегодня ссора вспыхнула бы с новой силой, ведь этот клокочущий вулкан еще долго будет извергать клубы огня, дыма и потоки лавы. Было бы осторожнее сперва навести донью Марию на мысль, что вы предлагаете сделку, лишь бы вас не лишали вашей дочери.

– Пожалуй, примись за это раньше ты. А я рискну вступить в переговоры с теткой, она глава семьи, но сначала следует нащупать почву, узнать, как смотрит на это дело графиня де Румблар.

– Прежде всего я намекну донье Марии, что вы были излишне суровы при встрече с ней и признаете это.

– Да… надеюсь на твой такт и спокойно жду. Если она тебя плохо примет, не обращай внимания. Лишь бы она дала тебе говорить, а ты уж как-нибудь примирись с ее надменным и резким тоном.

Я привожу разговор, происшедший между графиней и мною, чтобы объяснить читателю причину моего странного решения посетить донью Марию на другой день после изложенных событий.

XXIX

Итак, выбрав наиболее подходящий час, я направился к дому доньи Марии, не вполне уверенный в том, что буду принят, но с твердым намерением всеми способами добиваться разговора с высокомерной дамой. Меня встретил дон Диего, который, против ожидания, отнесся ко мне весьма дружелюбно и сказал:

– Тебе уже, верно, известно, что у нас здесь произошло. Лорд Грей каналья. Когда я заснул в таверне Поэнко, он вытащил у меня из кармана ключи… Никто другой не мог этого сделать. Ты видел, как он вошел в таверну?

– Дон Диего, мне необходимо поговорить с вашей матушкой о деле чрезвычайной важности, оно касается ее семейства, а также семейства маркизы де Лейва. Не будет ли сеньора добра принять меня?

Мать и сын долго беседовали между собой наедине, и наконец сеньора соизволила дать согласие на встречу со мной. Она приняла меня в гостиной, обе ее дочери находились при ней. Надменное лицо графини хранило следы пережитой накануне бури, горечь испытаний, казалось, внезапно состарила ее. Из двух девушек Пресентасьон выразила при виде меня детскую радость, которую она не смогла сдержать даже в присутствии матери; что касается Асунсьон, то она была грустна, подавлена, томна, молчалива и сумрачна, как это часто случается с мистическими или страстными натурами.

Приказав Пресентасьон выйти, сеньора де Румблар сурово отчитала меня и в заключение добавила:

– Мне следовало бы вычеркнуть из памяти все, что произошло в том доме, куда я имела несчастье вчера прийти. Но вежливость заставляет меня выслушать вас, всего-навсего выслушать, если вы обещаете быть кратким.

– Поверьте, сеньора, надолго я не задержусь, памятуя, что вы просили больше не появляться в вашем доме. Сегодня меня привел сюда мой долг, горячее желание восстановить мир и спокойствие между членами одной семьи и…

– Но кто вас вовлекает в наши дела?