Кадис - [64]

– По словам Амаранты, – сказала она, – ты неравнодушен к молодой девице, которую вчера привел к нам. Нечего сказать, хорош скромник! Ну что скажут люди о юнце, который вместо того, чтобы искать поддержки у солидных особ, сходит с ума по своим юным сверстницам?.. Габриэль, опомнись… прислушайся к голосу рассудка… пойми…

– Опомнился, прислушался и понял, донья Флора. Раскаиваюсь в своем безрассудстве… Меня попутал дьявол и… Но я слышу шаги и полагаю, они принадлежат дону Педро дель Конгосто.

– Иисус, Мария и святой Иосиф!.. А ты тут пьешь вместе со мною шоколад!.. Это ужасно, где стыдливость и приличия!

Ей не пришлось продолжать, потому что в столовую вошел дон Педро, весь забинтованный и залепленный пластырями, – таковы были горестные последствия блестящей битвы при Кондадо. Испуганно вскочив, донья Флора залепетала:

– Сеньор дон Педро… поверьте, юноша находится здесь по чистой случайности… Нас, женщин, не щадит клевета… Этот мальчик так неосторожен и безрассуден…

Конгосто гневно взглянул на меня, сел и произнес:

– Оставим на время этот вопрос. Поговорим о нем позже… А сейчас я пришел сообщить вам, что вот-вот сюда пожалует сеньора графиня де Румблар, пригласившая с собой достопочтенных лиц, дабы они послужили ей свидетелями.

– Боже мой! Судьи в моем доме!

– Похоже на то, что лорд Грей похитил вчера вечером донью Инеситу и привез ее сюда.

– Вы заблуждаетесь! Однако донья Мария и впрямь идет сюда! Я вся дрожу… В дом кто-то вошел.

Не успела она договорить, как внизу послышался шум, а наверху поднялась суматоха. В столовую вошла Амаранта, с нею Инес; они высказывали разные суждения, но в конце концов было единодушно решено, что надо с достоинством принять графиню де Румблар и ответить на ее обвинения, ежели она их изложит, опираясь на закон.

Все мы, за исключением Инес, собрались в гостиной, где вскоре появился мрачный кортеж во главе с доньей Марией; она вошла с такой суровой торжественностью, что любая королева или императрица могли бы позавидовать ее величественной осанке. На мгновение в гостиной воцарилась гнетущая тишина – ее нарушила наконец донья Мария; не теряя времени на приветствия, она приступила прямо к делу, не в силах долее сдерживать клокотавшую в ее груди бурю.

– Сеньора графиня, – произнесла она, – мы пришли в ваш дом за юной особой, порученной моим попечениям; этой ночью она была похищена из моего дома одним человеком, по существующим предположениям, лордом Греем.

– Да, сеньора, она здесь, – ответила Амаранта. – Это Инес. Если она была поручена попечениям посторонних лиц, то я требую ее, как свою дочь.

– Сеньора, – ответила, дрожа от гнева, донья Мария, – ваши мошеннические уловки бессильны перед законом. Закон не признает вас матерью этой девушки.

– Ну а я признаю себя ее матерью, о чем и заявляю во всеуслышание, дабы вам это стало известно в законном порядке. Вы опираетесь на один закон, я на другой; тем временем моя дочь не выйдет из моего дома, ибо она пришла сюда по собственной, доброй воле, отнюдь не повинуясь какому-либо соблазну, но с твердым намерением жить в моем доме, как послушная и любящая дочь.

– Поступок лорда Грея не удивляет меня, – сказала донья Мария. – В обычае английских дворян неблагодарностью отвечать на гостеприимство, оказанное им в порядочном доме… Но нет, я не вправе возлагать вину на него одного, светского человека, лишенного веры и благодати единственной праведной церкви. Неудивительно, если слепой споткнется. Больше всего я обвиняю ее; меня потрясает легкомыслие этой ветреной девушки… В самом деле, сеньора графиня, я начинаю думать, что вы правы, называя ее своей дочерью. Яблоко от яблони недалеко падает.

– Сеньора донья Мария! – воскликнула Амаранта; от ярости ее голос дрожал и прерывался, а слова звучали невнятно. – Моя дочь явилась в мой дом, отнюдь не соблазненная лордом Греем. Она пришла в сопровождении одной особы, кого именно – не имеет значения, она пришла по своему желанию и воле. Я счастлива, ибо таким образом моя дочь, которую я люблю больше всего на свете, освободилась от пагубного влияния двух юных ханжей, которые прячут своих женихов под парчовыми мантиями святых в домашней молельне.

Донья Мария вскочила, словно стул, на котором она сидела, подбросило взрывом. В ее глазах сверкнули молнии, ее изогнутый нос с горбинкой заострился и стал походить на орлиный клюв; вытянутый подбородок, унаследованный от славных кельтиберских праотцев, затрясся, она открыла было рот, собираясь дать достойный ответ, но передумала. С надменностью королевы готской династии[132], призванной вершить правосудие, она перстом указала на свою собеседницу и презрительно процедила:

– Здесь мне не место. Мы уходим отсюда. Я совершила ошибку. Сеньора графиня, мне было нежелательно доводить дело до крайности, я пыталась избавить вас от посещения представителей закона. Но ничего другого вы не заслуживаете, а я, я отказываюсь взять на себя роль судьи и альгвасила в этом доме.

– Пользуясь своим опытом в тяжбах и добрыми отношениями с этим сбродом, подыщите в их среде супругу для вашего достойного отпрыска, сеньора графа, знаменитого завсегдатая мадридских таверн и притонов. Игрой в монте он наверняка сумеет восстановить пришедшее в упадок родовое состояние, не прибегая к помощи насильственного брака с юной наследницей майората.