Кадис - [22]

– Совершенно верно. Видите, Кастаньос[63] и старик Сааведра[64].

– А за ними идут Эсканьо[65] и Лардисабаль[66].

– Как! – удивилась графиня. – Лардисабаль тоже присягает? Да ведь этот упорный и непреклонный враг свободы хвастался направо и налево, что заткнет кортесам рот.

– И все-таки он присягает.

– В Испании все потеряли совесть… Но где же епископ де Оренсе?

По галерее пронесся ропот:

– Епископ де Оренсе отказался.

В самом деле, епископ де Оренсе не пожелал принести присягу. Остальные четыре регента проявили покорность, хоть и неохотно. Общественное мнение было настроено против них. Заседание закрылось, народ стал расходиться, обсуждая по дороге событие, завершившее торжественный день. Почти все говорили:

– Упрямый старикан не пожелал присягать. Но хочешь не хочешь, а присягать придется.

– На виселицу старика! Не подчиниться постановлению о присяге, которое наверняка будет называться «Законом 24 сентября», – значит, превратить кортесы в пустую забаву.

– Я бы ни на что не смотрел и всякого, кто не склонит головы, велел бы схватить, а затем…

– Эти сеньоры только и мечтают, что об абсолютной монархии!

Высказывались, правда, и другие мнения, однако их было меньшинство.

– Какой достойный пример подал епископ своим единомышленникам! Негоже королевским представителям унижаться перед этими болтунами…

– Посмотрим, чья возьмет, – говорили одни.

– Посмотрим! – не сдавались другие.

Две партии, родившиеся задолго до этого дня, медленно накапливали силы; они шли вперед, их поступь была еще неуверенна, но они больше не желали ковылять на детских помочах, сосать грудь и питаться кашицей – во рту у младенцев прорезались первые зубки.

X

Прощаясь с Амарантой и доньей Флорой, я пообещал быть у них на следующий день и сдержал слово. В одном из кадисских кафе мне повстречался дон Диего, который снова предложил ввести меня в дом своей матери; мне так не терпелось попасть туда, что мы, не откладывая, назначили посещение на один из ближайших дней. Я навестил также лорда Грея, у него все было по-старому. Услышав, что я собираюсь к донье Марии, он сперва выразил удивление, а потом сказал, что сам часто там бывает.

Итак, однажды под вечер я отправился вместе с доном Диего к его матери, предварительно выслушав еще раз все его наставления.

– Постарайся прикинуться ханжой, – сказал он мне, – если не желаешь, чтобы тебя выгнали из дому. Я сказал сестрам, что ты в Кадисе, они очень хотят тебя видеть. Не вздумай ухаживать за ними. Помни, ни звука о моих ночных вылазках, ведь я их скрываю от матушки. С друзьями дома, с которыми ты встретишься в нашей гостиной, говори так почтительно, словно это светочи родины и кладези премудрости и прочих добродетелей. Словом, рассчитываю на твое благоразумие.

Мы подошли к дому – красивому зданию на улице Амаргура. Наверху обитала семья Лейва, в бельэтаже – графиня де Румблар, которая вследствие ревматического приступа, уложившего в постель ее знатную родственницу, взяла на себя с присущим ей властолюбием обязанности главы и верховного правителя семьи. Поднявшись по лестнице, мы остановились – до нас донесся далекий и торжественный гул молитв.

– Переждем, – сказал дон Диего, – я слышу, Остоласа[67], Тенрейро[68] и дон Пако хором читают молитвы. Дона Пако ты знаешь, а эти двое – депутаты, они здесь постоянные гости.

Я с интересом оглядывал дом; это было прекрасное и веселое здание, как все здесь, в Кадисе. Большие окна галереи выходили на внутренний двор; простенки были сплошь увешаны писанными маслом картинами на различные сюжеты – религиозные и светские. Наконец молитвы смолкли и я имел честь войти в зал, где находились донья Мария с двумя дочерьми, дон Пако и еще трое незнакомых мне кабальеро. Графиня, словно снисходя с высоты своего великодушия, приняла меня с несколько церемонной и надменной учтивостью, но в общем милостиво и благожелательно. Девушки, подчиняясь установленному в доме этикету, поклонились молча, не разжимая губ. Дон Пако, щеголявший своей ученостью в Кадисе не менее, чем в Байлене, обратился ко мне с напыщенным приветствием. Остальные поглядели на меня недоверчиво, с явным предубеждением, как на чужака, и ограничились чопорным кивком головы.

– Ты опоздал к чтению молитв, – заметила донья Мария сыну и знаком предложила мне сесть.

– Разве я не говорил вам, – быстро нашелся юноша, – что молюсь сегодня в монастыре Кармен Кальсадо? Оттуда я и иду вместе с Габриэлем, который только что исповедовался у отца Педро Адвинкулы.

– Педро Адвинкула поистине святой отец! – произнесла с преувеличенным восторгом донья Мария.

– Равного ему духовника не сыскать во всем Кадисе, – подхватил я. – А какой проповедник! Никто не может тягаться с ним, когда он беседует с прихожанами.

– Это верно.

– Я как зачарованный слушаю его проповеди.

– Поздравляю вас с успехами по службе, – сказала мне донья Мария.

Я почтительно склонил голову перед хозяйкой дома.

– Каждый честный и благородный человек, доблестно несущий службу на благо нашей веры и короля, – продолжала она, – не преминет получить награду за свой труд. Меня весьма огорчило, что мой сын не пожелал остаться в армии.