Кадис - [21]

– И даже очень неплохо. Вот если бы все выступали так вразумительно. Впрочем, я не совсем поняла, что именно он предлагает.

– Я нахожу его предложения весьма разумными. Он продолжает. Послушаем.

Произнесенная речь была не длинной, но толковой, поучительной и хорошо обоснованной. За четверть часа Муньос Торреро познакомил народных представителей с программой нового правительства и сущностью новых идей. Когда, произнеся последнее слово, он сел среди общих приветствий и рукоплесканий, восемнадцатый век отошел в прошлое.

Часы истории отметили боем, услышанным не всеми, его последний миг. Испания вступила в новую эру.

IX

– А теперь нам прочтут бумажку.

Это взял на себя дон Мануэль Лухан[57].

– Вы все поняли, дорогая донья Флора?

– Конечно, я не глухая. Он сказал, что кортесы представляют «суверенитет нации».

– И что они провозглашают королем Фердинанда Седьмого и приносят ему присягу…

– И что объявляется разделение власти…[58] не помню, он как-то чудно это назвал.

– Что регенты – представители короля или исполнительной власти – обязаны принести присягу.

– И что все должны печься о благе государства. Это самое лучшее из всего сказанного, остальные слова лишние.

– Вы только послушайте, дорогая, как они зашумели.

– Сейчас начнется обсуждение. Наш попик вызвал целую бурю. Как его зовут?..

– Дон Диего Муньос Торреро.

– Кажется, он опять берет слово.

В самом деле, в поддержку своих предложений Муньос Торреро произнес вторую речь.

– Теперь мне еще больше понравилось, гораздо больше, сеньора графиня, – сказала сеньора Сисньега. – Право, я бы сделала его епископом. Все, что он сказал, справедливо и разумно, не правда ли?

– Да, кортесы приказывают, а король повинуется.

– Раз кортесы – «суверенитет нации», выходит, что правительство нашего королевства находится здесь, в театре.

– Теперь очередь Аргуэльеса. Что мне особенно нравится, дорогая моя, так это то, что все выражают свое полное согласие. Дело, пожалуй, обойдется без споров.

– Поначалу дело идет гладко. Заметьте, это всего лишь первое действие.

– Вот заговорил Аргуэльес.

– О, замечательно! Много ли найдется ораторов, умеющих выражаться так изящно, непринужденно и вместе с тем величественно? Его проникновенная речь удивляет и чарует, всем своим видом и голосом он одинаково ласкает и зрение и слух. Я не могу глаз от него оторвать.

– Ни с чем несравнимо! – с восторгом воскликнула донья Флора. – Что ни говорите, а это отличная мысль ввести у нас в Испании подобное новшество. Наконец-то раскроются все плутни, которые вершились правительством, да и свора бездельников сильно поредеет.

– Боюсь, здесь больше блеска, чем пользы, – возразила графиня. – В ораторах недостатка не будет. Нынче все научились красно говорить. Но дело делать потруднее, чем языком болтать.

Таким образом шло обсуждение речей, последовавших за выступлением Муньоса Торреро и затянувших заседание допоздна. В театре зажглись огни. Забыв об усталости, обе дамы до ночи не покидали своих мест, увлеченные, подобно другим зрителям, красочной сценой, которая ныне всем приелась и никого больше не волнует, а в те времена будоражила воображение. Произнесенные в тот день речи оставили в умах людей неизгладимый след. Можно ли их забыть? Даже теперь, после того как передо мной прошло столько выдающихся ораторов, мне все еще кажется, что депутаты, выступавшие в день открытия кортесов, были самыми замечательными, красноречивыми, суровыми и правдивыми изо всех, кто когда-либо докучал своим словом нашей матери-Испании.

Как ясно все было в тот день! И какой мрак окутал потом это собрание – попеременно то театр, то церковь, то зал[59], – ведь суверенная нация нескоро получила свой собственный дом. Прекрасным был твой первый день, о новый век! Попытайся и свой последний день провести не хуже.

Поздней ночью по трибунам прошел шепот. Регенты должны принести присягу, так постановили кортесы. То был первый гордый шаг суверенной нации, жаждавшей, чтобы перед ней склонились те, кто воплощал власть короля. В ложах шептались: «Они не принесут присяги» – и слышались возражения: «Еще как принесут».

– Я думаю, одни присягнут, а другие нет, – сказала Амаранта. – Власти пытались привлечь на свою сторону народ и армию, но ни там, ни тут не достигли успеха. У кого хватит мужества, тот пошлет кортесы к черту. Слабые духом будут на коленях ползать по этой сцене, где еще не успели отзвучать голоса комедиантов Кероля и Карамбильи[60], они поцелуют скамью, на которой восседает тот молодящийся старец, – если не ошибаюсь, это дон Рамон Ласаро де Доу[61].

– Пусть присягнут, и все обойдется мирно, без спора. Слышите шум внизу?

– Шумят и на галерке. Народ полагает, что на сцене идет комедия Кастильо[62] «Дом по соседству», и хочет принять участие в спектакле, не так ли, Арасели?

– Да, сеньора. И этот новый актер, который сует нос куда не следует, наделает кортесам кучу неприятностей.

– Народ требует привести их к присяге, – сказала донья Флора.

– А вскоре потребует накинуть им на шею веревку и повесить вместо декораций.

– Там, за стенами театра, настоящая буря.

– Те, что сейчас вышли на сцену, кажется, и есть регенты.