Кабы не радуга - [46]

сами учим уроки, сами кроватку стелем,

сами готовимся хрен знает к чему —

к подвигу, стройке в Сибири, смерти в застенке,

отдыху с девушкой в еще не обжитом Крыму,

роли в кино или к другой нетленке…

А еще была считалка о крыльце золотом,

на котором сидели (почему не на нарах?)

царь, царевич, король, и что с ними будет потом,

но что мы знали о страшных небесных карах?

Считалка кончалась словами: "Кто ты будешь такой?"

Где граница "я" и кто стоит на границе?

Главное – добежать и коснуться стены рукой,

дыр-дыра за себя! Ответ – на последней странице.

Четыре вечных истории, или Так говорил Борхес

1. Осажденный город

Находясь в осажденном городе,

понимаешь, что город защищают герои,

а осаждают враги.

Выбравшись из осажденного города,

понимаешь, что осаждают город герои,

а защищают враги.

Добравшись до бухты,

поднявшись на борт корабля,

выйдя в открытое море,

не смотришь на отсвет пожара

на небе над покинутым берегом,

не видишь разницы

между врагами и героями.

Твое внимание сосредоточено

на набирающем силу облаке,

идущем с запада.

Шторм неизбежен,

и да хранят нас боги.

2. Возвращение

Возвращение героя – не проблема.

Проблема – возвращение собственности.

Вернуть старую жену Пенелопу,

маленький остров Итаку,

слепого певца Гомера.

О боги, как философы не поймут,

что только возвращение отнятого,

реституция (плюс люстрация)

означает, что герой вернулся

и перестал быть героем.

3. Поиск

"Ищи!" – кричат собаке,

и собака бежит, опустив нос к земле,

сосредоточенно перебирает лапами,

ищет и наконец проваливается в яму,

в которой находится мертвый зверь,

которого ищут.

Собака лает – никто не слышит лая.

Собака воет – никто не слышит воя.

Собака прижимается к пахнущей шкуре

мертвого зверя: она нашла.

4. Самоубийство Бога

Что касается самоубийства Бога,

то оно начинается со времени сотворения мира.

Бесконечному приходится возиться с пространством,

Вечному – со временем или того хуже – с Историей.

К тому же никак нельзя решить проблему

тепловой смерти Вселенной.

Продолжать начатое – самоубийственно,

вернуть все к исходной точке – тем более.

Получается, выхода нет.

Получается, выхода нет.

Хоть что-нибудь, да получается.

"Когда бы бараны могли сочесть поголовье…"

Когда бы бараны могли сочесть поголовье

собратьев, эти места обагривших кровью,

когда бы кто припомнил тоску коровью

по бычкам, свезенным сюда на убой…

Короче – здесь была бойня. На крючьях висели туши.

Незримой толпой в облаках летали травоядные души,

и стоял крылатый бык с золотой трубой.

Что они думали, умирая? А бог их

знает. Выживших не было. Не осталось даже немногих.

Украшают ворота две бронзовых головы круторогих.

Прямоугольный двор. Кирпичные корпуса.

Обреченный проблеет проклятье своей породе.

Неизбежность – живое, покрытое шерстью, на входе,

на выходе ребра, окорок, колбаса.

Теперь здесь гостиница – не то чтобы из шикарных.

Старые фото на стенах снов не внушают кошмарных.

Девицы в коротком восседают у стоек барных.

В номерах старинная мебель, накрахмаленная постель.

Мясные блюда здесь готовят хуже, чем рыбку

или овощи. Человек имеет право на глупость или ошибку.

И мы засыпаем, веря, что это – отель.

"Говорят, что для ребе Юдла поймали щуку, крупную…"

Говорят, что для ребе Юдла поймали щуку, крупную,

на живца.

В этой щуке ребе узнал воплощенье родного отца.

Что сказать? Покойный и впрямь был не в меру зубаст.

Должнику ни дня отсрочки при жизни, бывало, не даст.

Вот лежит он на блюде – большая кошерная фиш.

На еврейской посуде душою не покривишь.

Для бывшего ростовщика огромная честь,

если собственный сын, раввин, его согласится съесть.

Стать субботней трапезой праведника грешнику —

благодать.

Потому что негоже в субботу праведнику голодать.

Став фаршированной рыбой, свой грех отец искупил.

И ребе Юдл со вкусом поел и вволю испил.

А ночью ему приснился отец, старый тучный еврей.

Он сказал: "Ребе Юдл! Плоть моя в утробе твоей,

и за то, что в субботу тебя я насытить смог,

мне отныне открыта дорога в райский чертог.

За услугу – услуга, ты сыт, а отец твой спасен".

Ребе Юдл, проснувшись, подумал: какой замечательный сон!

Живи еще хоть четверть века

где был фонарь теперь двадцать пять фонарей

где была аптека теперь двадцать пять аптек

а улиц никто не считает и путь до дверей

квартиры никак не отыщет мил человек.

поскольку мил человек пьян почему бы нет

поскольку путь до дверей двоится в глазах косых

и где-то был служебный его кабинет

и где-то было дело от сих до сих

и он человек говорит кому-то оставь ослабь

и он человек говорит ну давай ударь

и что ему тот канал и его ледяная рябь

и что ему та аптека и тот фонарь

и что ему тот поэт александр блок

все восемь томов как девушки в голубом

заставил дурня молиться предвечный Бог

и дурень знай колотит в гранитную стену лбом

"Жизнь по пословицам – клин вышибали клином…"

Жизнь по пословицам – клин вышибали клином.

К чужому телу липла своя рубашка.

Где вы теперь – Фима, густо смазанный вазелином,

засахаренная Фаина, усушенная Наташка?

Где купленные на сходке записи на виниле,

заря и зенит великого рок-н-ролла?

Где песни о главном, где наша партия в силе,

где гнусный официоз и сладостная крамола?

Опять же палатки, в которых мы ночевали

в лесках, на косе, у моря и у лимана.