Кабы не радуга - [37]

Ничего, на Страстной управлюсь с этой бедою,

проберусь к ней в хату, окроплю святою водою —

и вынесет змея вперед ногами, назад головой.

Одного боюсь, только сказать не смею:

будет солдатка плакать, сохнуть по адскому змею,

слезы лить ручьями, ждать весточки и смотреть

в окошко – не летит ли родной, крылатый,

шебутной, страстно-огненный змей проклятый,

дров нарубить, печь растопить, баньку согреть.

В общем, жить без гнусного змея бабе несладко.

Не спит солдатка, под иконой горит лампадка,

в хате холод просторен, душевный холод – тесней.

Так что шел бы ты, попик, с водицей своей волшебной,

против беса – могучей, против хвори – целебной,

против бабы – бессильной: ничего не поделать с ней.

"Не вопрошал я, други, никогда…"

Не вопрошал я, други, никогда,

куда златые юности года —

не удалились, проще – подевались,

поскольку без ответа знал – куда.

Мы жили хуже, проще одевались

и чаще пламенели от стыда.

Я возрастал в глухие времена,

когда взошли крамолы семена,

когда строка "Купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина"

казалась нам шедевром и к тому же

инструкцией, которой вся страна

по выходным свободно подчинялась,

частушки пела, без толку слонялась,

наутро помирала с бодуна.

Невыносимый равномерный быт.

Как вспомню – вздрогну. До сих пор знобит.

Тетрадки в клетку для морского боя.

Двухтрубный: мимо, ранен и убит.

На даче спят. И мерный шум прибоя

доносится от дальних пляжных плит.

Два катера к последнему причалу

плывут, чтобы вернуться вновь к началу.

Следит за капитаном замполит.

Нам не дадут, а нам самим не взять.

На те же грабли наступать опять.

И вновь на лбу синяк – на том же месте.

И память глохнет, обращаясь вспять.

Пятак, на счастье запеченный в тесте,

ломает зуб. Стекает струйкой вялой

по подбородку кровь – полоской алой.

Охота лечь. Жаль, что потом не встать.

"Зашла в предбанник, разделася догола…"

Зашла в предбанник, разделася догола,

потом в парилку, на полку, что курица на насест.

Сидят, потеют белые бабьи тела,

хлещут веничком, не боятся, что Банник съест.

А не съест, так запарит до смерти или угар

напустит – выйдешь чиста, но жива едва.

Банный Хозяин весь шерстяной, высушен, стар,

голова на шее – как редька, борода – что ботва.

Он всех вас, скромниц, видал-перевидал,

и все мало ему, все смотрит несытый глаз.

Мужик так не глядит, но мальчик, который мал,

смотрит именно так, как будто бы в первый раз.

И не жарко ему! Навыворот козий тулуп,

а под тулупом – собственный жесткий мех.

Не красавец, конечно, зато не пьян и не глуп.

А что смотрит на голых баб, так это простительный грех.

А ты, как зайдешь в парную, повернись не спеша,

веничком не прикрывайся, пусть сияет твоя нагота.

Скажи: "Погляди-ка, Банный Хозяин, как я хороша!

Бела и упруга, тебе, старичку, не чета!"

"нехорошо человеку быть одному нехорошо человеку быть…"

нехорошо человеку быть одному нехорошо человеку быть

нехорошо человеку выть на луну по-сучьи по-волчьи выть

ох нехорошо сидеть в углу лежать на полу

на пепелище искать золотой разгребать золу

нехорошо человеку дыханьем ладони греть

нехорошо человеку сохнуть сгибаться стареть

нехорошо бежать от погони не чуя ног

нехорошо под белы рученьки и в воронок

ох батюшки-светы увы мне безумцу увы

нехорошо говорят голоса внутри головы

нехорошо глядит с нар напротив угрюмый сосед

будешь дед ночью храпеть утром прирежу дед

"Жизнь наполнена музыкой поселков, предместий…"

Жизнь наполнена музыкой поселков, предместий,

кабаков, проулков и подворотен.

Она звучит позывными последних плохих известий.

Ужасен текст и мотив дворовой беспороден.

Четыре аккорда расстроенной семиструнки

сменили хрип и повизгивание трехрядки.

На обшарпанных стенах – надписи и рисунки.

Забастовки на фабриках и в стране беспорядки.

Будут, барин, резать буржуазию, всенепременно!

Повернут солдаты штыки – насиделись, поди, в окопах.

Будет тело лежать на теле, как на полене полено.

Словно в чайнике кипяток, будет злость колотиться в холопах.

Будет на хлеб у народа просить нахлебник,

а народ и сам сголодал, загрызет за пшеничную булку.

А потом об этом напишут скучный учебник.

А лучше б читали сказку про сивку-бурку.

Сивка-бурка, вещий каурка, стань предо мною,

словно лист пред травою, словно крест перед чертом,

словно очкастый мозгляк перед шпаною:

вот когда пожалеет, что не занимался спортом!

Потому что в коннице наша сила, особенно степью.

Потому что шашка в руке и черный рот нараспашку.

Потому что только то и надо нам – голытьбе и отребью,

что коня под седлом, да крик, да казацкую шашку.

"мышь-полевка бежит а над ней сова…"

мышь-полевка бежит а над ней сова

машет крыльями как в кино немом

писк да хруст за кадром вот все слова

ночь глуха но живет хорошо с умом

и все сено в стогах и в амбарах зерно

и солома на крышах и мыши в зерне

в темноте кошки серы остальное черно

так черно как тоска или совесть вчерне

хорошо б ее начисто набело чтоб

память выкосить и сложить в стога

чтобы свечку в кулак чтобы венчик на лоб

чтобы новопреставленный божий слуга

чтобы пели в три голоса слышно едва

как неслышны почти мягких лапок шаги

как неслышно летает над мышью сова

все кружит и кружит и сужает круги

"он говорит уйду она говорит уходи…"

он говорит уйду она говорит уходи