Кабинет-министр Артемий Волынский - [5]

Он последним подъехал к огромной лесной поляне, где расположились на отдых и обед охотники. Сутолока и кутерьма придали ей невообразимый вид. Красно-кровавые ковры, постеленные у большого шатра с царским гербом, наваленные прямо на снег пуховики, прикрытые сияющими полосами бархата, большой стол, сооружённый на снегу из досок и накрытый клетчатыми скатертями, — всё это сообщало лесной поляне странный неземной оттенок.

В громадных креслах сидели перед столом на снегу царица Прасковья, закутанная во множество шуб и пуховых платков, царевны Катерина и Прасковья. Артемий только кинул взгляд на царевен и поразился несходству их с Анной. Та, стройная, высокая, смуглая, оживлённо-весёлая, но неулыбчивая, с раскрасневшимися от мороза щеками и ярким сизо-красным ртом, едва накрытая собольей шапочкой и меховой накидкой, то бродила среди охотников, то подходила к огромному костру, на котором поворачивался на вертеле большой лось, подстреленный ею, то мелькала среди стройных берёзок, то окликала какую-либо собаку и поглаживала её по острой морде.

Катерина и Прасковья сиднем сидели возле матери, а кресло Анны пустовало. Катерина, пятнадцатилетняя хохотушка, бойко переговаривалась с придворными и заливалась резким, пронзительным смехом, а Параша всё морщилась от холода, дула на посиневшие пальцы, вытаскивая их из больших меховых рукавиц, и капризно поглядывала на мать.

Царица Прасковья была задумчива. Она любила этот разноголосый, словно цыганский табор, стан, любила шум и беготню вокруг себя, сутолоку и деревенскую суматоху и с тоской думала о том, что придётся поменять своё спокойное и такое раздольное житьё в Измайлове на болотистый и смрадный Петербург. И хотелось бы остаться в Измайлове, жить не бедствуя, да нельзя. Уж если царь Пётр считает её в числе своей семьи, значит, надо покориться, ехать со всем своим табором на край земли, в немилые топкие места, показаться в любимом Петру Парадизе со всем своим семейством. А семейство у неё немалое, и больше всего тревожит её, что дочери уже подросли, пора им замуж, и Пётр обещал пристроить племянниц по-хорошему. Вот и эта охота — последнее удовольствие, что выпало ей на долю в родимом Измайлове, и когда ещё придётся так повеселиться — Бог знает. И она приказывала деревенским девкам петь песни, а дуркам[3] и карлицам плясать, ходить на голове и потешать её выдумками и своими грубыми шутками...

Артемий пристроился сбоку царского стола, разложенного на снегу, тихонько отламывал кусок ячменного хлеба, запивал квасом, резал ножом от дымящегося бока лося, а глаза его неотрывно следили за Анной. Как непохожа она на своих сестёр! Не напрасно, видать, говорят по углам, что родила её Прасковья не от мужа, слабоумного и печального Ивана, может быть, и вообще неспособного к приумножению своего семейства, а от большого и сильного боярина Юшкова, которого приставила приглядывать за царской жёнкой ещё глубокомудрая царевна Софья, лелеявшая надежду получить от этой четы наследника мужского пола, да и сделать укорот Нарышкиным, от коих и пошёл Пётр, вдвоём с Иваном ставший на престоле десятилетним отроком.

Но Прасковья приносила одних дочерей, две из них умерли, едва народившись на свет, и царевна Софья с горечью видела, как все её надежды убегают с каждыми родами Прасковьи.

Не было в роду наследника царского — не стало и надежды у Милославских завладеть троном...

Впрочем, было это и быльём поросло. Артемий не доверял досужим разговорам, хоть и вслушивался краем уха. Юшков так Юшков. Он видел его — мужик дюжий, и всеми ухватками, и внешностью Анна напоминала его, но наследница законного царя не могла и помыслить, чтобы упрекнуть мать в супружеской неверности. Да и кто доискался бы, даже если бы возникла у кого в голове такая нелепая мысль?

Но Анна взволновала сердце семнадцатилетнего парня, и мысли о ней не покидали его головы. Вон она идёт, мелькает среди стволов берёзок, сама стройная и статная, как берёзка, а уж высока не в пример своим сёстрам — те выросли кривобоконькими да маленькими, а Катерина и вовсе косит голубым глазом. Анна же здорова и дюжа и в свои четырнадцать лет уже готовая невеста.

Ах, если бы... Но он и подумать не мог, чтобы стать женихом такой девушки. Мало того, что вырос в чужой семье, так ещё и покойный батюшка не оставил ему поместий да деревень, где работали бы на него рабы-крепостные. Всю жизнь был честнейшим человеком, а на Руси прожить честностью неспособно — того и гляди пойдёшь по миру.

Но Артемий не выдержал. Пированье шло своим порядком — кубок за кубком осушались гостями-охотниками, и разноголосый шум ясно давал понять, что никому уже ни до кого не было дела. Перед царицей Прасковьей показывали свои непристойные шутки дураки и карлы. Две карлицы колотили друг друга из-за толстого неповоротливого карлы, который тут же непристойно потряхивал мошной при расставленных в стороны ногах. Карлицы переворачивались через головы, являя голые зады под длинными юбками, — и царица Прасковья хохотала; тузили друг дружку махонькими кулачками — и царица Прасковья подначивала их, заставляя изощряться в бесстыдстве и драке.