К отцу - [34]

Берег в этом месте был крутой. Зеленый гладкий склон заканчивался желтой песчаной полосой. На песке четко отпечатались малюсенькие крестики — птичьи следы. Маняша порадовалась, что еще может без очков различать такую малость. Потом увидела в реке рыбу величиной с ладонь. Она стояла возле берега, как бы принюхивалась, и у нее чуть-чуть шевелились красные плавнички.

— Ну чего ты стоишь, глупая? — дружелюбно спросила Маняша. — Хочешь на крючок подцепиться? Плыви в омут. Ну плыви скорее!

И рыба поплыла вглубь, словно послушалась, Маняша улыбнулась, перевела взгляд на середину речки, где ветер тонко рябил воду. Так же вот и в детстве, она помнила, мерцала веселая рябь на речке Шахе…

«Как это дядя Лукьян про облака сказал? — подумала Маняша. — Что они плывут, плывут… Мы перемрем — они плыть не перестанут. Так вроде. И верно, это же самое и про речку можно сказать. Одни умрут, другие будут, и те в землю сойдут в свое время, а ветер все не перестанет воду рябить. Белого света не убавится, никто с собой и капли малой в могилу не унесет, все для других останется. Только бы жили все не злобно, не завистливо. К чему? Конец для всех один, только сроки разные. Пашка раньше, я позже, а вполне могло быть и наоборот».

И мысли у Маняши вновь возвратились к старому, к тому, что было связано у нее с Пашкой Кривобоковой.

7

Старая вязниковская знакомая сказала Маняше, что они, видно, одной веревочкой связаны. То есть судьба у них такая — рядом жить. «Может, и умрем вместе, и положат нас рядом», — шутила она, по-своему кривя губы: они у нее растягивались куда-то вбок, чуть ли не к подбородку. В Вязниках таких гримас у Пашки на лице Маняша не примечала.

Кривобокова, еще когда работала в конторе, все набивалась к Маняше в гости, манила к себе на квартиру, которую снимала у какой-то одинокой старухи. Маняша отнекивалась, находила причины, чтобы не пойти к Пашке, не отвечала на ее намеки. «Ну как? Ну что?» — настаивала Кривобокова, встречаясь с Маняшей на территории «утильки». «Вот еще привязалась! — сердито думала Маняша. — Больно нужна ты мне…» Она помнила, как закончился у них разговор за ресторанным столиком, и не хотела, чтобы это повторилось. Разные скандалы, слезы на людях, шум — все это Маняше было не по душе. А Пашка скучала без громких разговоров, крика, выпивок, сплетен. Она искала себе подруг и, как все люди, обживающиеся на новом месте, первое время чувствовала себя неприкаянной. Тогда Маняша ей особенно была нужна. Через нее Пашка искала знакомств. С ней, видно, ей хотелось иногда вспомнить старое. Ей-то хотелось, да Маняша избегала этого.

Может, и не стоило так упорно уклоняться от общения с Пашкой. Теперь Маняша понимала, что действительно не стоило. Да ведь говорится среди людей: сердцу не прикажешь. Не могла пересилить себя Маняша, лежала между ней и Пашкой пропасть, да такая, что не перескочишь. И вот что удивительно: не злопамятная была Маняша, ни на кого обида у нее в сердце долго не держалась. Ни на кого, за исключением Пашки. Одна Кривобокова у нее выделялась, стояла особняком. А по какой причине, Маняша не понимала. Нет, обиды Пашка ей наносила. Да велики ли были они, эти обиды?..

Маняша смотрела на середину реки, где солнцем высвечивалось пятно отмели, видела чистый песок на дне, переводила взгляд дальше, словно искала что-то. Может быть, отражение какое-то? Может, хотела на воде прочитать то, что написано и ей на роду? «Одной веревкой связанные», — говорила Пашка. Но веревка эта взяла и оборвалась, а ничего в жизни у Маняши не изменилось. Как жила она, так и станет жить. Спозаранок вскочит, допоздна провозится, ляжет уставшая и опять со светом на ноги поднимется. Пашка зря говорила, пустые ее слова. Маняша верила: совсем пустые.

«Что мне Пашка про колечко-то плела?» — вдруг вспомнила она.

Разные разговоры у нее с Кривобоковой, конечно, были, не без этого. На работе случались перерывы: то тряпье кончилось, то котлы выходили из строя. И тогда Пашка старалась подсесть к Маняше, вызывала на воспоминания. Сладкие они были, прежние Пашкины деньки, как их лишний раз не вспомнить!

Один раз зашел разговор о тех драгоценностях, которые Пашка, почуяв беду, притащила Маняше. Вообще об этом Кривобокова вспоминала часто, хвасталась своим прошлым богатством, но в тот день она не стала перечислять браслеты да ожерелья, никого вокруг не было, они сидели возле баньки вдвоем. Про что Пашка тогда спросила? Вот про что: про навоз. Как додумалась спрятать ее бесценные побрякушки в навоз. Не иначе как этот тайничок и раньше использовала. А что прятала? Какие у нее хранились в то время богатства?

Маняша засмеялась и ответила:

— Твои же, Павла, твои. Не догадываешься? Котлетки с лапшой — вот что. Рядом, в сене, прятала. Только я не от милиции, а от детей хоронила. Лапшичку, тобой подаренную. Дома мне ее спрятать негде было. А Василий приказал: принеси. Там до вечера и простояла тарелка.

— Неужто-о? — весело изумилась Пашка. — Я свое добро с неделю не могла в комнате держать, так от него разило!

— А говорят, золотце не пахнет, — заметила Маняша.

— Дерьмо, Маняша, и на золото налипает.