К отцу - [33]

Маняша миновала автобусную остановку и подбежала к воротам. Возле них сидела на корточках слепая старушка, с алюминиевой кружкой для подаяния. Маняша пощупала в кармане забытую мелочь, вынула монету. Это оказался пятак. И она бросила пятак в кружку.

«Не сон ли сбылся? — мелькнуло у Маняши. — Может, все проще простого. Кинула старушке пятачок — вот и ответ. И вся жизнь, может, к малой простоте сводится. Да только к какой?»

За монастырской стеной слева возвышалась над липами белая колокольня. Колоколов на ней уже давно не было, от старого назначения осталось одно название. Да еще красота. На колоколенку любо было посмотреть. Манила взгляд прямота ее и стройность. Как бежишь, так обязательно поднимешь глаза к небу. Люди и в старину знали, как надо строить.

От колокольни до храма рукой подать. Маняша свернула под липы, чтобы пробежать напрямик к паперти. Она хотя и бежала не шибко, переходила и на шаг, но все равно запыхалась, дыхание перехватило, в левом боку кололо. Решив, что все равно успеет, остановилась, чтобы немножко отдышаться. И тут как раз из-за угла медленно выехала грузовая автомашина. В кузове сидели женщины, все в черных платках. К кабине была прислонена черная крышка гроба. Эту крышку Маняша сначала не увидела. Машина развернулась и тихо поехала дальше, мимо стены храма, чтобы повернуть направо, к воротам, сквозь которые только что прошла Маняша. На кладбище ехала машина, и везла она гроб с телом новопреставленной рабы божьей Павлы Александровны Кривобоковой. Не успела Маняша. Опоздала на какие-нибудь две минуты. Из-за дяди Лукьяна, из-за Родимушки этого, конечно, опоздала!

Кричать? Нет, сил для этого Маняша не находила. Опоздала, так чего уж… Машина проехала мимо шагах в сорока, никто из женщин на Маняшу не обратил внимания. И она никого не узнала. Только один шофер почему-то посмотрел на нее. Может быть, привлекло человека выражение ее лица… Стоило Маняше махнуть рукой, он остановил бы грузовик. Но Маняша не махнула, стояла онемевшая, скованная по рукам и ногам неуверенностью. Напрасно бежала… Чужую хоронила. Да, чужую.. Как была чужой, так она и осталась, Пашка Кривобокова. Скупала золото, приманивала, ловила мужиков, сидела в тюрьме, охальничала в «утильке» — и закончила дружбой с попами, церковным постом. Царство ей небесное!

Грузовик въехал в ворота и скрылся за ними. В вершинах лип зашумел ветер, словно хотел что-то сказать Маняше. Она подняла голову, прислушалась. Волнуя листву, ветер побежал дальше и смолк. Мелькнул около лица и упал к ногам пожелтевший лист.

«Август кончится, осень настанет… а там и зима скоро», — почему-то подумала Маняша. Она почувствовала грусть.

«Вот прибежала… А что стоять? Идти надо».

Но с места она не сдвинулась. Спешить ей было некуда. Какие дела дома? В огороде, конечно, можно бы покопаться, помидоришки собрать. Да бог с ними, успеется, все равно день пропал. Она завтра с утра огородом займется. А сегодня…

Сегодняшний день выпадал из размеренной, с устоявшимися привычными заботами, жизни, и Маняша не знала, на что потратить оставшееся до вечера время, которого всегда как будто не хватало. Домой идти не хотелось. Стоять возле церкви тоже не имело смысла. Скажут, что это тут стоит бабка, кого дожидается. Пора бы и с места сойти. Но куда податься теперь? К знакомым, к сестре двоюродной? Так у сестры была третьего дня. А у знакомых свои дела, что мешать…

«Безделье-то! — неприкаянно озираясь по сторонам, подумала Маняша. — Хуже всякой работы угнетает!»

Конечно, жаль, что она к Пашке не успела. Лукьян Санаткин, старый бес, помешал. Но, с другой стороны, на кладбище она все равно не поехала бы.

Странное превращение, случившееся с Пашкой, вызывало у Маняши недоверчивое чувство, и в нем почти без остатка растворялась жалость к Кривобоковой. Пашка сама перевернула о себе мнение, из черненькой стала беленькой, да правдоподобна ли такая быстрая переделка? В глубине души Маняша не верила Пашке. У Кривобоковой и в повороте к богу была корысть. И, значит, не только старые воспоминания мешали Маняше по-настоящему пожалеть Пашку. А пожалеть бы надо: помер человек. И не старый совсем, молодой, лет на двенадцать моложе Маняши. Помер, не оставив на земле ростков. Как не пожалеть такого!

Размышляя над этим, Маняша сдвинулась с места, незаметно пошла, миновала колокольню, обогнула церковную паперть. Напротив нее виднелись вторые ворота, глубокие, в виде арки. Они вели к речке и когда-то считались центральными. Народ через них ходил а церковь. Теперь отсюда был выход к железнодорожному поселку. Он виден был на другом берегу, стоял в зелени. Туда Маняша ходила к своей двоюродной сестре, а сейчас шла просто так, не зная цели.

К монастырской стене с ее наружной стороны прилепились домишки. До войны тут к городу примыкала целая деревенька, по берегу тянулись фруктовые сады. В войну полдеревни сгорело. Возвратившись из Вязников, Маняша застала лишь три или четыре дома да десятка два старых яблонь. Дома перестраивали, обновляли, а о яблонях не заботились. Деревья сохли одно за другим, и теперь осталась одна-единственная яблоня, на самом берегу. В прошлом году она еще уродила. Маняша видела с моста, как мальчишки обивали зеленые яблоки. Под это дерево, под яблоню, она и пришла. Какой-то добрый человек поставил рядышком скамейку. Маняша на нее и села.