К отцу - [30]

Но думала ли Маняша, что снова встретится с Пашкой! И где — на своей родине, как будто это специально кому-то надо было!..

4

Да, с фокусами жила Пашка Кривобокова, а вот какой фокус привел ее в родные Маняшины места — никто не знал, и она сама никогда об этом не заговаривала, Одна Маняша знала.

Думая об этом, Маняша поднималась из овражка на шоссейную дорогу, которая круто поворачивала к мосту. Монастырь стоял справа, с башнями по углам, с чуть покатистыми стенами — настоящая крепость. С детства запомнила Маняша эти стены, а вернее, одну из них, мимо которой шла дорога из Павловского в город, где она теперь жила. Вот эта, по ней сейчас семенила Маняша. Один раз отец взял ее с собой в город, Ехали на санках, дорога была накатанная. Ну да, поблескивала так, что резало в глазах. Маняша сидела в санях спиной к лошади, пока отец не сказал, чтобы она поглядела на стену. И тут Маняша ахнула: стена вырастала из земли и, кажется, доставала до неба. Выше изб была стена, выше деревьев. Конечно, ей тогда показалось, что и деревья ниже стены. Может быть, она приняла за верхушку стены маковки церквей: они и сейчас возвышались над всей округой. На горе был поставлен монастырь. Теперь внутри только одна церковь. В монашеских кельях давно живут рабочие. Монастырем это место называют по привычке.

В церковь, что осталась от монастыря, и повезли отпевать Пашку Кривобокову. Когда же она бога признала, эта женщина?

Удивительной была ее жизнь. Пила, гуляла, скупала золото, угробила здоровье — и вот потом склонилась к богу, к религии. Вот отпевать в церкву повезли… И она, Пашка Кривобокова, в рай мечтает попасть? А за что? За какие заслуги? Всю жизнь грешила — и в рай?!

Удивительным все это показалось Маняше. Не верила она ни во что это, не могла душой поверить, оттого и в церковь ходила без желания, все равно что по принуждению.

И нечасто ходила, только по большим праздникам. Ну да теперь не об этом речь.

Маняша глазам не верила, когда зимой на привокзальной площади подбежала к ней Кривобокова — та самая! — назвала по имени, обняла и прослезилась. «Она ли?» — спрашивала себя Маняша. Видела, что она, Пашка, та самая, да только откуда и как?..

А Пашка висела у нее на плечах и тоже повторяла:

— Маняша, Маняша, ты ли?..

Не притворялась — радовалась, как будто всю жизнь поминала Маняшу добрым словом, и неподдельная эта радость размягчила и Маняшино сердце, всплакнула и она, всплакнула чистосердечно, а не за компанию.

— Здесь живешь? Давно? Как попала?..

Пашка быстро спрашивала и, не дожидаясь ответа, торопясь, тянула Маняшу за руку, А куда тянула, Маняша сначала не поняла. Думала, что в вокзале хочет потолковать Пашка, на лавочке, в тепле. Но Кривобокова потащила ее прямиком в ресторан.

— Посидим. Что ты! За такую-то встречу!.. Я сейчас винца закажу.

Говорила, а сама все тянула Маняшу, подвела к свободному столику, смахнула ладошкой крошки со стула. Потом назвала какую-то официантку по имени. Сделала ей рукой знак. Та понимающе кивнула.

— Ну, Маняша! — садясь напротив, радостно сказала. — Вот не думала, не гадала! Поминаешь ли жизнь-то нашу?

— Что ее поминать? — боязливо озираясь, откликнулась Маняша. — Что было, то прошло.

И прибавила просительно:

— Ты бы это… не надо, Паша. Я вина не пью.

— Не пье-ешь? — протянула изумленная Пашка. — Да ты что, Маняша! Ну, даешь!.. А я так ничего другого лучше и не нахожу. Бутылочка на столе, а вторая под столом очереди ждет — вот и счастье все! Такая наша жизнь. Или ты баптисткой стала, Маняша? Нет? Ну ладно, ты не обижайся. Я-то все больше в компаниях с пьющими… А ты нет? Ну, Маняша, ну, жизнь-то как повернулась!»

Будто она могла что-то знать о Маняшиной жизни. Или только о своей говорила? Чудно было Маняше, что она сидела в ресторане, первый раз сидела — и с кем: с Пашкой Кривобоковой, с Павлой Александровной. Или это самое Пашка и имела в виду?..

Изменилась она. Не то чтобы очень постарела, нет, сказать этого было нельзя. Выцвела, что ли? Скорее всего так. По-прежнему красилась, мазалась, но гуще, заметнее. Помада на губах издали бросалась в глаза красным пятном, а бровок вроде бы и не осталось. Красивые они раньше были у Пашки, черненькие и гибкие — жили на лице, то дугой заманчиво выгибались, то вытягивались змейкой. Теперь остановились, не играют больше. И шрамик между бровей. Припудрила его Пашка, но все равно заметен рубец багрового цвета. Кто-то шибко Пашке, как говорится, врезал между глаз. И вообще она сероватой стала, Пашка, спустилась с высот на грешную землю. Даже голос переменился. Что с хрипотцой, это понятно: вино, табак. (Она сразу закурила, пустила дым колечком.) Но хрипотца была вместе с елейностью, угодливостью. И торопливость появилась в разговоре, спешила Пашка сказать, как будто боялась, что прервут, не дадут докончить.

— Ну так что же, Маняша? — спохватилась она. — Как ты здесь очутилась? И давно ли живешь?

Об этом самом и Маняше не терпелось спросить. Она-то, можно сказать, живет на своей родине, поколесила с муженьком по белу свету, хватит. А Пашка? Помнится, говорили в Вязниках, что родом Кривобокова из Москвы. До столицы чего ж не доехала?..