Израненный - [53]

Мне нужно больше времени.

Мэддокс сердито смотрит на меня, и я вижу, как он хочет сказать свои два любимых слова.

— Ты не можешь сказать мне, чтобы я проваливала нахрен, — говорю я спокойно, ещё сильнее воспламеняя его раздражение. Он прищуривается и в течение длительного времени просто смотрит на меня. Я ощущаю, как нервозность иголками покалывает на моей коже.

— Ты чертовски непослушная, — ворчит он перед тем, как проходит мимо меня, спускаясь вниз по лестнице. Я следую за ним в более спокойном темпе, и ничего не могу поделать с растущей улыбкой на моём лице.

*****

В классе искусств, некоторое время спустя, он сидит на кафедре в центре комнаты, на которую мистер Кауфман, как правило, ставит предмет для рисования перед определённым классом. Я стою на коленях между его ног, оборачивая белый бинт вокруг его поцарапанных кровавых костяшек. До сих пор он не выразил своего возмущения по поводу того, что я это делаю. Мэддокс позволил мне подвести его к раковине и оставался относительно спокойным, пока я смывала кровь с рук. Затем я принесла аптечку мистера Кауфмана, которая хранится в зоне глиняных изделий, и вернулась с необходимыми вещами. Он немного шипел и морщился, пока я чистила его раны медицинским спиртом, но позволил втереть мазь в каждую руку, прежде чем я обмотала их бинтом.

Я как раз заканчиваю забинтовывать его вторую руку.

— Ты не должна этого делать, — это первое, что он говорит мне после произошедшего на лестничной площадке. Его голос звучит хрипло, грубовато, словно он кричал.

Я облизываю губы и пожимаю одним плечом. До сих пор чувствую его губы на моих.

— Мне не сложно, — отвечаю, отставляя в сторону аптечку, и поднимаюсь на ноги. — Если дашь мне минутку, я подготовлюсь, и мы сможем приступить к работе.

Обретя цель, я раскладываю свой штатив, подготавливаю холст и ставлю его на мольберт. Захожу в свою разрисованную коморку и обратно, собирая кисточки, а затем направляюсь к рабочему островку, где храню все краски. Я берут то, что мне нужно, в основном акриловые краски, и возвращаюсь к своему холсту. Он держит перед собой телефон, отросшая чёлка его тёмных волос сексуально спадает ему на глаза. Мне хочется подойти к нему и убрать её обратно. Но я этого не делаю. Я не делаю ничего, кроме как занимаю место на стуле позади, и молча наблюдаю, как он набирает сообщение. Это девушка? Или это по работе? Эти два вопроса крутятся в моей голове, словно карусель в заброшенном парке развлечений. Я понимаю, что не могу сосредоточиться, и поэтому говорю «спасибо», когда искра вдохновения проходит через меня, заставляя сделать образ, набросок, то, что для меня естественно.

Мэддокс встаёт некоторое время спустя и, шатаясь, идёт в мою сторону. Мне приходится моргнуть несколько раз, чтобы вывести себя из моего нахлынувшего вдохновения.

— Мне нужно идти, — подходя достаточно близко, он протягивает руку и хватает прядь моих волос. Как и прежде, он играет с ней, словно это настолько увлекательно, что поглощает всё его внимание. — Я должен уйти, — говорит он немного более твёрдо, и я не совсем уверена, он пытается убедить себя или меня. Глядя вверх, я нахожу поразительно чистые и полные эмоций глаза, смотрящие прямо сквозь меня. А затем он наклоняет голову вниз, перемещая рука на мою щёку. — Скажи мне уйти, — в его голосе слышится напряжённость, удушающее отчаянье. — Чёрт возьми, Эйли, скажи мне, чтобы я оставил тебя в покое.

Я качаю головой.

— Прости, — шепчу я, — но я не хочу, чтобы ты оставлял меня в покое.

Будто вес его эмоций становится слишком тяжёлым, он прислоняется своим лбом к моему и закрывает глаза.

— Я чертовски тебе не подхожу, — бубнит он и глубоко вздыхает. — Здесь нет ничего для тебя, кроме боли. Ты подбираешься ко мне слишком близко, и в конечном итоге я сделаю тебе больно.

Беря во внимание то, что я чувствую, и что это, возможно, мой последний шанс, я осторожно прикасаюсь к его лицу, и когда он не отступает назад, я позволяю себе пробежаться пальцам по его щеке, а затем по челюсти. Затем отстраняюсь на дюйм.

— Сделай, Мэддокс, — я знаю, что мой голос звучит слишком слабо, но я говорю это с уверенностью. Он знает, что я имею в виду. И я не жалею о сказанном. Я не откажусь от этого.

— Глупышка, — рычит он. А затем с голодом набрасывается на меня. Поглощает меня. Опускает свой красивый рот на мой и проталкивает язык между моих губ, разрушая меня для всех остальных. — Глупая наивная девочка, — отчитывает он между резкими вдохами, между страстными, требовательными поцелуями, которые отдаются жаром в моей сердцевине, заставляя меня полностью открыться. — Почему, чёрт побери, ты не можешь быть как все остальные? Почему ты не можешь иметь другое проклятое тело? Почему ты должна иметь значение?

Я закрываю глаза на секунду, осознавая то, что он просто спросил меня, прежде чем снова смотрю на него.

— Потому что я вижу тебя. Я вижу тебя, Мэддокс, более ясно, чем когда-либо видела что-либо или кого-либо в своей жизни. И я знаю, что это пугает тебя, потому что ты тоже можешь видеть меня.

Чувствую, что огромный вес исчезает с моих плеч, и в этот раз сама начинаю целовать его. Мой поцелуй и близко не стоит с уровнем мастерства Мэддокса, но я облизываю его губы и застенчиво касаюсь его языка своим. Его ответный стон побуждает меня к большему. Но он не позволяет мне слишком долго всё держать под контролем, и я задыхаюсь в его рот, когда он с лёгкостью поднимает меня со стула. Шум падающих на пол моих принадлежностей для рисования теряется в тумане пьянящего желания. Обвиваю руками его шею и ногами талию, когда Мэддокс держит меня за попу, сжимая большими руками мои ягодицы через ткань джинсов. Поцелуй не прерывается, когда он подносит меня к столешнице и с лёгкостью сажает на неё. Отдалённо в своём затуманенном рассудке я слышу, как тюбики и банки с краской катятся и падают со столешницы. Они не имеют никакого значения.